Аллах не обязан   ::   Курума Ахмаду

А еще до этого я, возможно, носился по воздуху, извивался змеей или плавал в воде. Мы всегда бываем чем-нибудь до того, как оказаться в мамином животе: змеей, деревом, быком, мужчиной или женщиной. Это называется прошлой жизнью. Я жил прошлой жизнью. Ньямокоде (паскудство)!

Первое, что мне приходит в мозги... На правильном французском языке не говорят "в мозги", надо говорить "в голову". Первое, что мне приходит в мозги или в голову, когда я думаю о маминой хижине, это огонь, пламя жаровни, раскаленные уголья. Не знаю, сколько мне было месяцев, когда я пропек себе локоть (пропечь по "Словарю лексических особенностей" означает: приготовить на угольях). Мама не подсчитала мои годы и месяцы; ей было некогда, она все время мучилась, все время плакала.

Я забыл вам сказать кое-что важное, очень важное, страшно важное. Моя мама ходила на ягодицах. Валахе (клянусь Аллахом)! На ягодицах. Опираясь на руки и на левую ногу. Левая нога у нее была слабая, тонкая, точно пастуший посох. А правая, которую она называла раздавленной змеиной головой, была изуродована, искалечена язвой. Язва, по словарю "Ларусс", - это незаживающая рана, откуда течет гной. Так называется рана на ноге, которую нельзя вылечить и которая убивает больного. Мамина язва была обложена листьями и укутана старой набедренной повязкой (укутана, по "Ларуссу", значит обернута.) Правую ногу мама всегда держала на весу. Передвигалась она рывками, на ягодицах, словно гусеница (рывками - это когда вдруг остановка, а потом рраз - и снова вперед). А я ползал на четвереньках. Я это помню и могу рассказать. Но мне не хочется, чтобы об этом знали все. Потому что это секрет; потому что когда я об этом рассказываю, то вздрагиваю от страха, огонь снова жжет мне тело. Я копошился на полу, она пыталась меня поймать. Но я увертывался, я был проворнее. Она пыталась поймать меня, держа правую ногу на весу, передвигаясь на ягодицах, рывками, опираясь на руки. Я уполз далеко, не хотел, чтобы меня поймали, и упал на раскаленную жаровню. Раскаленная жаровня сделала свое дело, поджарила мне руку. Она поджарила руку бедного малыша, каким я был тогда, потому что Аллах не обязан быть справедливым во всех своих земных делах. На руке остался шрам; он всегда у меня в голове и в животе, как говорят чернокожие африканцы, он у меня в сердце. Шрам всегда у меня в сердце, он во всем моем существе, так же как запахи матери. Ужасающие запахи моей матери пропитали мое тело (ужасающий - значит очень-очень неприятный, а пропитать - значит намочить, наполнить жидкостью, - так сказано в "Ларуссе"). Ньямокоде (паскудство)!

Итак, когда я был милым ребенком, самой важной вещью в моем детстве была язва, разъедавшая, убивавшая правую ногу моей матери. Язва управляла моей матерью (управлять - значит вести за собой). Язва управляла моей матерью и всеми нами. Рядом с матерью и ее язвой был очаг. Очаг, который поджарил мне руку. Очаг либо дымился, либо в нем ворошили (ворошить значит мешать уголья в очаге, чтобы затухающий огонь загорелся снова). Вокруг очага стояли канари. (В "Словаре лексических особенностей" сказано, что канари - это глиняный сосуд, изделие народного промысла.) Повсюду стояли эти канари с целебными отварами (отвар - настой, который получают, заливая растения кипящей водой). Целебные отвары были нужны, чтобы промывать мамину язву. В глубине хижины, у стены, тоже стояли канари. Между канари и очагом лежала моя мама, прикрыв язву циновкой. А еще там сидел я, а рядом со мной - заклинатель фетишей, охотник и целитель Балла. Балла лечил маму.

Это был замечательный дядька, просто потрясающий. Невозможно представить, сколько стран он повидал, сколько разных вещей знал. Аллах наградил его уймой дарований, редких шансов и невероятных возможностей.