Аннаянска, сумасбродная великая княжна   ::   Шоу Бернард

А мои предки семь

столетий верно служили беотийским Панджандрамам; Панджакдрамы давали

нам придворные чины, жаловали награды, возвышали нас, делились с нами

своей славой, воспитывали нас. Когда я слышу, как вы, молодежь,

заявляете, что готовы сражаться за цивилизацию, за демократию, за

низвержение милитаризма, я спрашиваю себя: неужели можно проливать

кровь за бессмысленные лозунги уличных торговцев и чернорабочих, за

всякий вздор и пакость? (Встает, воодушевленный своей речью.) В монархе

есть величие, и он не какая-нибудь абстракция, а человек, вознесенный

над нами, точно бог. На него смотришь, ему целуешь руку, он улыбнется

и у тебя сердце радуется, он нахмурится - и у тебя душа уходит в пятки.

Я готов умереть за своего Панджандрама, как мой отец умер за его отца.

Когда этот ваш трудовой народ гневил старших, его награждали пинком в

мягкое место, и он был счастлив. А теперь что мне осталось в жизни?

(Уныло опускается в кресло.) Мой король низложен и сослан на каторгу.

Армия, его былая гордость и слава, марширует под мятежные речи нищих

бунтовщиков, а полковника силой заставляют представлять этих ораторов

народу. Кто меня назначил главнокомандующим, Шнайдкинд? Мой собственный

поверенный! Еврей, самый настоящий еврей! Еще вчера все это показалось

бы бредом сумасшедшего, а сегодня бульварная пресса сообщает об этом

как о самых заурядных событиях. Хотите знать, ради чего я сейчас живу?

У меня три цели: разгромить врага, восстановить на троне Панджандрамов

и повесить своего поверенного. Шнайдкинд. Будьте осторожны, сэр. В наше время опасно высказывать такие

взгляды. Что, если я выдам вас? Страмфест. Что?! Шнайдкинд. Я не сделаю этого, конечно: мой отец ораторствует в том же духе,

что и вы. Но все же - что, если я выдам вас? Страмфест (с усмешкой). Я объявлю, что вы предали революцию, мой друг, и вас

немедленно поставят к стенке; впрочем, если вы расплачетесь и попросите

позволения обнять перед смертью старушку мать, они, возможно,

передумают и назначат вас бригадиром. Довольно. (Встает, расправляет

плечи.) Отвел душу, и сразу легче стало. За дело. (Берет со стола

телеграмму, вскрывает ее; поражен ее содержанием.) Силы небесные!

(Падает в кресло.) Этого еще недоставало! Шнайдкинд. Что случилось? Армия разбита? Страмфест. Лейтенант! Неужели вы думаете, что поражение может меня так

подкосить? Меня, потерпевшего в этой войне тринадцать поражений? О мой

король, мой повелитель, мой Панджандрам! (Рыдает.) Шнайдкинд. Его убили? Страмфест. Кинжалом, кинжалом пронзили сердце!.. Шнайдкинд. О боже! Страмфест. ...и мне, мне тоже! Шнайдкинд (с облегчением). А, так это метафора. Я думал, в буквальном

смысле. Что случилось? Страмфест. Его дочь, великая княжна Аннаянска, любимица Панджандрины, только

что... только что... (Замолкает, не в силах договорить.) Шнайдкинд. Покончила с собой? Страмфест. Нет. Уж лучше бы она покончила с собой... Да, это было бы гораздо

лучше. Шнайдкинд (понизив голос). Оставила церковь? Страмфест (шокирован). Разумеется нет. Не богохульствуйте, молодой человек. Шнайдкинд. Потребовала права голоса? Страмфест. Я дал бы ей это право и не поморщился, лишь бы уберечь ее от

того, что она совершила. Шнайдкинд. Что она совершила? Не томите, сэр, скажите же! Страмфест. Она перешла на сторону революции. Шнайдкинд. Как и вы, сэр. Мы все перешли на сторону революции. Она так же

притворяется, как мы с вами. Страмфест. Дай-то бог! Но это еще не самое страшное, Шнайдкинд. Она сбежала

с молодым офицером. Сбежала, вы понимаете, сбежала! Шнайдкинд (не особенно поражен). Понимаю, сэр. Страмфест. Аннаянска, прекрасная, невинная Аннаянска, дочь моего повелителя.

(Закрывает лицо руками.)

Звонит телефон.

Шнайдкинд (снимает трубку). Да, главный штаб. Да... Не ори, я не генерал.

Кто у телефона?..