Балашов   ::   Варламов Алексей Николаевич

Основную работу делали суровые, насупившиеся мужики, которых сорвали откуда-то из-под Смоленска и Вологды, и мужикам этим все было нипочем, потому что они видали и похлеще, и хмурились и зло матерились лишь оттого, что из родных деревень им писали, что некому пахать и поля зарастают бурьяном.

А потом внезапно, без перехода и предупреждения, помела зима, и во временном бараке стало невозможно согреться. Двоих увезли с умопомешательством из степи, но люди становились еще более молчаливыми и строгими, обрастали бородами и взрослели и продолжали грызть степь и тянуть провода. Балашов крепился сколько мог, но потом понял, что отсюда надо немедленно бежать. Однако бежать было некуда, до ближайшего поселка было шестьдесят верст по степному бездорожью, и тогда он взмолился и стал просить, чтобы его отпустили. И люди угрюмо курили, собравшись у печки-буржуйки в бараке, и ничего не говорили, и, боясь, что его не отпустят, Балашов стал истерически кричать, что у него тяжело заболел ребенок, жена в отчаянии и он должен ехать, потому что оставлять ее в такой момент одну преступно. Но как только ребенок выздоровеет, он сразу же вернется и отработает свой отпуск. И все стыдились того, что этот взрослый мужик, не зеленый юнец, оказался дерьмом и лжет в том, в чем лгать нельзя. Потому что еще неделю назад он читал вслух письмо Антонины и хвастал, какая у него дуреха жена, и никаких других писем с тех пор не привозили. И его выкинули из барака, не пожалели бензина, довезли на единственной полуторке до моста через Ишим, откуда было рукой подать до Акмолинска.

Балашов бежал по степи, не чуя под собой ног. Из Акмолинска он добрался до Кокчетава, оттуда до Павлодара, о том, чтобы возвращаться в Москву, он и думать не смел и скитался по Казахстану, перебиваясь случайными заработками, подачками и опустившись донельзя, покуда в Петропавловске на вокзале его не подобрала женщина.

Ей было лет сорок, она выглядела неряшливо и несвеже, но Балашову было все равно. Женщина привела его в покосившуюся хибару на окраине чистенького немецкого города, звала сыночек мой, кормила, клала с собой спать, давала водки, и Балашов послушно делал все, что она велела. Но, постепенно приходя в себя, он почувствовал беспокойство. Женщина пугала его, она была вечно мрачна, часто напивалась и истерически рыдала, страшно и черно ругаясь, как не ругались и мужики. Она ходила по дому немытая, дурно пахнущая, и он стал брезговать жить в ее грязном доме, среди неубранных объедков, тараканов, сальных тарелок, подгнившей картошки, стал брезговать ложиться с нею в постель и отвечать на ее неуемные ночные ласки. Балашов часто уходил из дому, слонялся по городу, с тоской думал о том, что надо немедленно уезжать, но воля его была парализована, и, закоченев на ветреных убогих улочках, он возвращался в дом, где было одновременно смрадно и тепло. Потом стороной он узнал, что в войну муж хозяйки был полицаем. Его расстреляли сразу же после освобождения Полесья, а ее выслали в Казахстан на поселение. Балашов собирался у нее на глазах, а она смотрела на него неотвязным, бессмысленным взглядом и твердила:

- Я никого не убивала, миленький, не убивала,- и хватала его за руки своими сильными пальцами.

С вокзала Балашов отправил Антонине телеграмму с тем, чтобы она выслала ему денег на дорогу, и вернулся в Москву, Антонина чувствовала, что разговоры о целине мужу неприятны, и ни о чем его не расспрашивала. Она была с ним ласкова и мягка и накричала на соседку, когда та ехидно заметила, что больно рано да невесел вернулся покоритель целины. Балашова ее забота только злила. Он грубил Антонине на каждом слове, отталкивал Иринку, часто уходил из дому и возвращался пьяным. Толкал жену на ссоры, ему хотелось ругаться, слышать от нее гадости и говорить в ответ гадости еще хлеще, чтобы ей было так же погано, как и ему.