Бермудский треугольник   ::   Бондарев Юрий

Кира Владимировна задернула штору на окне, сказала прежним голосом, без выражения:

— Прошу обедать, молодые люди. Я думаю, Андрей, что вы пообедать еще не успели.

— Да, правда, ура, пойдем обедать! Андрей, конечно, не обедал! И я тоже голодна, как беременная клопиха!

Таня соскочила с дивана и так потопала по паркету, вбивая ногу в туфлю, что Кира Владимировна прижмурилась, поднесла руки к ушам:

— Та-аня, что за крики? Где ты заимствовала странные выражения? “Беременная клопиха”? На нормальном языке что это значит?

— Мамочка, я могу и завизжать от радости! Я просто голодна!

— Завизжать? Что значат в твоем лексиконе все эти языковые нормы? — спросила Кира Владимировна в явном неудовольствии.

— Да ничего, мама, просто современные выражения! Вполне литературные. Я ведь начитанная девица. Пойдемте, пойдемте! — заторопила она Андрея, смеясь. — Чтобы жить, надо есть, чтобы есть, надо есть… нет, не так, ерунду наговорила! Чтобы есть, надо жить!

Едва перебарывая смех и одновременно стесненный официальной внешностью Киры Владимировны, ее прямой спиной, высокой, как бы надменной грудью и ее устало-строгим разговором с дочерью, Андрей предчувствовал, какая мука ожидала его за обедом под испытующе критическими взглядами Таниной матери, и отказался поспешно:

— Я совершенно сыт. Благодарю вас. Мне пора идти.

— Вы лжете, господин Демидов! — воскликнула с веселой трагичностью Таня, указывая пальцем в грудь Андрея. — Вы наверняка не ели с утра и тоже голодны, как… как…

— Не надо продолжать, — упредила Кира Владимировна с воспитанно-невыразительной едкостью. — Про клопа я уже слышала. Твое великолепное сравнение — шедевр словесности. Хоть в словарь…

— До свидания, извините, я ухожу, — повторил Андрей, понимая, что если он допустит слабость и согласится, то придется чинно, с напряжением сидеть за столом в обществе не очень расположенной к нему Киры Владимировны, глотать без аппетита какой-нибудь вегетарианский суп, и главное — пребывать в мучительном молчании, не решаясь вести с Таней легковесный разговор, который прохладным ветерком снимал тяжесть с души, давившую его в последние дни.

Таня проводила до дверей передней и здесь, заложив руки за спину, прислонилась спиной к вешалке и улыбнулась разочарованной улыбкой:

— Вы — несовременный парень. Хотя — нет. Вот у вас шрам на щеке. Это, наверно, в драке какой-нибудь. Правильно? Из-за роковой девицы в джинсах. Да или нет?

— Нет, — сказал Андрей. — Это родимое пятно. Но почему я — несовременный?

— Вот вы меня обманываете, это не родимое пятно, а шрам. Как будто дрались на дуэли. А несовременный молодой человек вы потому, что другой на вашем месте рассыпался бы в любезностях, поцеловал бы ручку моей родительнице, нагло бы согласился: “Благодарю, я очень тронут, я с великим удовольствием, я так растроган вашим гостеприимством, что слов нет…”

— Вы хорошо изображаете демократическую мартышку, — сказал Андрей, пожимая ей руку. — Таня, я позвоню вам, если разрешите.

Она в ответ весело изобразила некую даму изящным наклоном своей прелестной золотистой головы:

— В любой час дня и суток.

Он вышел в теплый августовский вечер, еще мягко овеянный ее взглядом, ее легкой улыбкой, голосом, который помогал ей преображаться в игре воображения, должно быть, преломлявшей ее жизнь, как через волшебное стекло.

“В любой час дня и суток”, — вспомнил он Танину фразу, сказанную с кротостью и покорным намеком, как будто между ними что-то было тайное, любовное, что он и представить не мог.

Они встречались в четвертый раз, но все между ними оставалось так, точно он впервые видел ее.

“Прихожу к ней и превращаюсь в черт знает кого.