Блистающий облака   ::   Паустовский Константин

Я испортил им много крови. - Вот! - Капитан вытащил из кармана синюю толстенькую книжку. - Вот описаниие этого способа. Книга издана в Сиднее. Я перевожу её на русский, Семашко издаст, и я заработаю на этом деле не меньше ста "червей". Капитан начал развивать изумительные перспективы, - новый способ рожать приведёт к неслыханному изобилию, женщины будут рожать каждый год, республика завоюет весь мир. - Матери поставят вам памятник на вашей родине в Мариуполе, - сказал Берг. - Вашим именем будут называть детей. Вы будете богом женского плодородия, и бронзовые пелёнки - Берг вдохновился, - бронзовые пелёнки будут обвивать пьедестал вашего памятника лавровым венком. В вашу честь Прокофьев напишет марш грудных детей, - торжественный марш под аккомпанимент сосок. Рыбий жир, чудесный рыбий жир будет переименован в жир капитана Кравченко. Работница засмеялась. В черноте блеснули туманные огни джутовой фабрики. Проревел гудок. - Ну, выметайтесь, - предложил капитан. - Приехали. Дача стояла на краю леса, на отлёте. Капитан каждый раз, когда подходил к ней, останавливался и спрашивал: - Чувствуете воздух? Пахло колодезной водой и глухой осенью. Батурин растирал между пальцев жёлтые листья, и от пальцев шёл запах горечи. Свежесть ветра, дождя и похолодевщих рек пропитывала опадающую, почти невесомую листву. Осень умирала. Смерть её была похожа на чуткий сон, - зима изредка уже порошила по золотым деревьями мокрой траве реденьким и осторожным снегом. Осенняя свежесть продувала всю дачу, особенно капитанскую комнату, похожую на ящик от сигар. Капитан любил плакаты параходных компаний ( Рояль - Мейль - Канада, Мессажери Маритим, Совторгфлота, Ллойд Триестино и многих других ) и заклеил им дощатые стены. Плакаты гипнотизировали белок. Распушив хвосты, они сидели на берёзе против капитанского окна и, вытаращив булавочные глаза, цепенели перед чёрными тушами кораблей и белыми маяками на канареечных берегах. Крапал дождь, и виденье экзотических стран застилало беличьи глазки синей плёнкой слёз и восторга. По вечерам капитан возился над бесшумным примусом своей конструкции. Всё у него было необыкновенное - и примус, и механический пробочник, отламывавший горлышки бутылок, и самодельный радиоприёмник из коробки от папирос, и груды очень толстых книг, казавшихся старинными. Выбор книг говорил об устойчивых склонностях их громоздкого и простоватого хозяина, там были лоции, мореходная астрономия, "Азбука коммунизма", Джек Лондон по-английски, много географических карт и Библия ( убеждённый безбожник, он читал Библию исключительно с целью уличить во лжи поповскую клику). На книгах спала австралийская кошка Миссури с зелёными глазами. Он привёз её из Австралии как "подарок друзей". Миссури была худа и деликатна, не в пример вороватым и ленивым российским кошкам. На стенах висело штук пять часов - капитан был любитель точных механизмов: барометров, секундомеров, хронометров и пишущих машинок. В отсуствие хозяина часы наполняли пустую дачу живым, очень тонким стуком, и сумрак сосновых комнат казался теплее и уютнее. История капитанских плаваний, сиденья по тюрьмам и религиозных диспутов с патерами была так сложна, что даже он сам не мог привести её в порядок. Перед приездом в Москву капитан был начальником Мариупольского порта. Там он с обычной прямолинейностью вывел кого-то на чистую воду, установил суровые корабельные порядки, перегнул палку и был устранён за недостаток дипломатического такта. С тех пор он отказывался от сухопутных постов и ожидал назначения на параход. Он знал, что капитанов в Союзе в двадцать раз больше, чем параходов, и потому не торопился, - только раз в неделю он ходил справляться в управление морского транспорта.