Бом-бом   ::   Крусанов Павел

В деревню Сторожиха можно было пройти кругом по пыльной грунтовке, но Андрей ходил напрямик - лесом. Слева что-то мелькнуло между стволов, ухнуло и затихло - то ли леший, то ли просто большая ухающая птица. Солнце золотило паутины, вспыхивало в просветах крон и давало тот слепящий, с контрастными тенями свет, который так не любят грибники, да их тут, собственно, и не было. Потом за сосняком случился частый березняк-осинник, где Андрей заприметил пару молодых, тугих красноголовиков, а дальше лес кончался, как-то сразу, без торговли, уступая место одичалому яблоневому саду, забор которого давно завалился и погнил. В июне весь сад, словно пеной, был покрыт пузырями спелых одуванчиков - теперь он был усыпан лиловыми звёздочками смолёвки, истоптанной шмелями дубовкой, яично-жёлтой пижмой и прочими полевыми цветиками. Здесь не косили - заготавливать сено впрок никому не приходило в голову. Чудесное и странное здесь было место. Поговаривали, что с приходом зимы лето тут не кончалось - окрестности засыпаiло глубоким снегом, земля становилась белой, приглаженной и покатой, но люди продолжали жить под снегом летней жизнью - там по-прежнему зеленели деревья, паслись на лугах бурёнки и порхали бабочки. Проверить слухи, однако, Андрею пока не довелось. В траве он отыскал нагретое солнцем с одного бока яблоко-падалицу, но, надкусив, понял, что это уже повидло.

Конечно, было бы лучше поселиться в самой Сторожихе, где на всю деревню в заводе было только две фамилии - Карауловы и Обережные, так что жители, видать, давно перемешали свою кровь, как коктейль в шейкере, но молва утверждала, что домаi тут не сдают и вопреки здравому расчёту нипочём не берут постояльцев. Пришлось снять комнату с верандой в соседнем Ступине и до наследственного пепелища прогуливаться, как говаривали встарь, "по образу пешего хождения". От Ступина до Сторожихи выходило четыре версты лесом или шесть с половиной по просёлку, а там ещё две версты до Побудкина - родовой усадьбы Норушкиных, по сути, тоже беспутицей: дорога заросла до едва приметной тропки - набивать торный путь было некому. Да, собственно, уже и некуда. Дом и часовня сгорели в девятнадцатом, липовую аллею забил березняк, а флигелёк и надворные службы то ли истлели без следа, то ли их растащили по брёвнам Карауловы с Обережными, так что теперь здесь остались лишь заросший фундамент барской храмины, разорённый мраморный склеп да стены конюшни, строенной из дикого камня в мясной кирпичной окантовке. И тем не менее руины эти могли похвастать событиями необычайными, судьбами беспримерными, жизнями неуёмными, смертями суетными, не своими, если только бывает смерть не своя.

Уже показался пригорок и на нём первые, крытые толем и шифером, крыши Сторожихи, когда Андрей наскочил на пасшееся между запущенных яблонь коровье стадо. Тут же был и пастух. Вполне обыкновенный пастух: тёмное, иссечённое морщинами лицо, простовато-хитрый взгляд с неизменным прищуром, вызванным обилием открытых пространств, нечиненые зубы и заскорузлые, как сухая глина, руки - словом, человек земляной жизни, именно такой, каковы они везде - на Волге, в Моравии, Провансе или Калабрии. Пожалуй, единственной деталью, выдававшей в нём русского (помимо вместившего его пейзажа, который, конечно, не деталь), была выгоревшая синяя бейсболка с надписью "Chicago Bulls".

Стадо оказалось порядочным, голов с полсотни - Сторожиха слыла крепкой деревней (по нынешним, конечно, временам), хотя во всём остальном пользовалась скверной репутацией. Как всякий городской житель, привыкший знаться с природой лишь в пору летних вакаций, Андрей не то чтобы боялся сельской скотины, но при встрече немного робел, ожидая какого-нибудь подвоха.