Бриджит Джонс - Грани разумного   ::   Филдинг Хелен

Смахивает на пришельца с другой планеты, который внезапно появился в палате общин и, отряхивая с себя слизь, преспокойно уселся на передней скамье.

- Привет, дорогая! - защебетала она. - А я как раз шла в "Дебенхемс". Знаю, ты всегда здесь завтракаешь, - дай, думаю, заскочу, узнаю, когда ты наконец позаботишься о своей цветовой гамме. О, я не прочь выпить чашечку кофе... Как ты думаешь, подогреют мне молоко?

- Мам, я тебе уже говорила, что вовсе не собираюсь заботиться ни о какой цветовой гамме, - пробормотала я, залившись краской. Все так и уставились на нас, а к столику тут же подскочила потревоженная официантка.

- О, ну не упрямься, дорогая! Должна же ты показать себя, а не ждать у моря погоды в этих твоих сереньких тряпках! О, здравствуйте, моя милая!

И мама перешла на приветливый, спокойный тон, означающий: "Попробуем подружиться с обслуживающим персоналом и стать в этом кафе своим, особым клиентом, хотя это и не имеет ни малейшего смысла".

- Так, давайте посмотрим... Знаете что, кофе, пожалуй. Сегодня утром в Графтон Андервуд мы с мужем, Колином, выпили столько чаю, что меня от него уже тошнит. Да, вы не подогреете молоко? Не могу пить кофе с холодным молоком, у меня от него расстройство желудка. А моя дочь Бриджит будет...

Брр, ну зачем родители это делают, зачем? Что это - отчаянное желание привлечь внимание к себе и доказать собственную значимость? Или просто мы, урбанизированное поколение, слишком заняты и подозрительны друг к другу, чтобы быть открытыми и дружелюбными? Помню, когда только приехала в Лондон, я постоянно всем улыбалась, - пока какой-то мужчина на эскалаторе в метро не отмастурбировал мне на пальто.

- "Эспрессо"? "Фильтр"? "Латте"? Полужирный или "де-каф"? - затрещала официантка, сметая тарелки с соседнего столика и бросая на меня укоризненные взгляды, будто я виновата, что это моя мама.

- Полужирный "де-каф" и "латте", - просипела я, искупая вину.

- Какая грубая девушка! Она что, не говорит по-английски? - фыркнула мама в спину удаляющейся официантки. - В забавном местечке ты, однако, живешь! Здесь, видно, не понимают, что надевают на себя по утрам. Проследила за её взглядом: за соседним столиком обосновались моднючие девицы, явно откуда-то издалека. Одна, та, что стучала по клавиатуре лэптопа, - в коротенькой детской юбочке, на пышной гриве шляпка-чепчик. Другая - в сапогах на высоких шпильках, с длинными голенищами-носками, шортах для серфинга, кожаном балахоне до пола и пастушеской шерстяной шапке с наушниками - кричала в мобильник: "Я говорю - он пообещал: снова увидит, как я курю эту дрянь, - заберет квартиру! А я ему: "Иди ты, папаша!" Её несчастного вида малыш, лет шести, уныло ковырялся в тарелке с чипсами.

- Эта девушка что, сама с собой разговаривает на этом языке?! возмутилась мама. - Нет, правда, ты живешь поистине в очень, ну очень экстравагантном мирке. Не лучше ли поселиться рядом с нормальными людьми?

- Вполне нормальные люди! - разозлилась я и в подтверждение своих слов кивнула в сторону улицы: там, как назло, монашенка, в коричневом одеянии, толкала перед собой коляску с двумя младенцами.

- Видишь, вот потому-то у тебя вся жизнь наперекосяк.

- Ничего у меня не наперекосяк.

- Нет, наперекосяк! - настаивала мама. - Ладно, как у тебя с Марком?

- Лучше некуда! - мечтательно заулыбалась я. Мама со значением воззрилась на меня.

- Ты ведь не собираешься заниматься с ним сама знаешь чем? Понимаешь ведь, а то он на тебе не женится.

Грр! Как только я начала встречаться с мужчиной, которого она навязывала мне в течение восемнадцати месяцев ("Сын Малколма и Элейн, дорогая, разведен, страшно одинок и богат"), тут же почувствовала, что вроде нахожусь на военных учениях - карабкаюсь на стены по веревкам, чтобы принести ей домой большой серебряный кубок с изображением лука и стрел.