Бутылки с молоком   ::   Андерсон Шервуд

Сначала он меня не заметил, и меня поразило, что в такую минуту, когда все вокруг него просто погибали от духоты, он был полон бодрости; потом где-то на перекрестке уличный фонарь осветил мое лицо; тогда он кинулся ко мне.

- Послушайте! - резким голосом закричал он. - Зайдем сейчас ко мне. Я вам кое-что покажу. Я ведь прямо к вам шел! - солгал он, торопя меня.

Мы пошли к нему домой, постепенно удаляясь от озера и парка. Немецкие, польские, итальянские и еврейские семейства выползли из своих домов, прихватив с собой грязные одеяла и все те же вездесущие бутылки с остатками молока. Но многие американские семьи, решив, что им не найти прохлады, встречным потоком двигались по тротуарам, возвращаясь к духоте постелей, к спертому воздуху комнат.

Было уже больше часа ночи, и в квартире моего приятеля было душно и не убрано; Он рассказал мне, что жена его с двумя детьми уехала к матери на ферму близ Спрингфилда, в штате Иллинойс.

Мы сняли пиджаки и сели. Впалые щеки моего собеседника покрылись румянцем, глаза его горели.

- Знаете что... я вот, - запинаясь, начал он и заулыбался, как смутившийся школьник. - Так вот, - начал он снова, - мне давно хотелось сочинить что-нибудь настоящее, а не одни только объявления. Может быть, я просто дурак, тогда уж не взыщите. Моя мечта написать что-нибудь захватывающее, большое. Наверное, многие из нашего брата, составителей реклам, об этом мечтают. Вот, взгляните, только не смейтесь. Кажется, что-то все-таки получилось.

Он рассказал мне, что написал какую-то повесть о Чикаго, который он называл столицей и самым сердцем среднезападных штатов. Он разгорячился.

- Приезжают тут всякие и с Востока и с ферм или из захолустья какого-нибудь, вот как и я когда-то приехал, и потом пишут на все лады о Чикаго, думая, что выходит очень умно, - заявил он. - Вот мне и хочется им показать! - добавил он, соскочив со стула и расхаживая по комнате.

Он протянул мне пачку листов, исписанных небрежным, корявым почерком, но я отказался разбирать его руку и попросил его прочесть вслух. Глядя куда-то в сторону, он начал читать. Голос его дрожал. Все, что он описывал, происходило в каком-то фантастическом городе, совершению мне незнакомом. Он называл его Чикаго, но тут же говорил о великолепных, горящих разноцветными огнями улицах, о призрачных зданиях, устремленных к ночному небу, и о реке, бегущей по золотому руслу к безграничным просторам Запада. "Вот,- подумал я, - тот город, который и я сам и герои моего рассказа пытались найти еще сегодня вечером, когда из-за этой жары я чуть не сошел с ума и больше не мог работать". Жители этого города были людьми хладнокровными, смелыми; они стремились вперед к каким-то духовным победам, которые были как бы заложены в самом материальном облике города.

Сознательно стараясь развивать некоторые черты своего характера, я научился быть грубым, но все же не мог бы отталкивать женщин и детей, чтобы самому влезть в вагон чикагского трамвая, и точно так же не мог бы сказать в лицо писателю, что произведение его никуда не годится,

- Вы молодец, Эд, это ведь здорово! Вы отличнейшую штуку написали, просто на диво, под стать самому Генри Менкену* {Генри Менкен (1880-1956) американский писатель и критик} - помните, когда он пишет о Чикаго как о литературном центре Америки. И разница лишь в том, что вы-то все время живете в Чикаго, а он здесь никогда не жил. Одно только вы, по-моему, упустили из виду: вы о бойнях ничего не сказали, но это можно вставить потом, - добавил я и приготовился уходить.

- А это что же такое? - спросил я, увидав несколько листков бумаги, которые валялись на полу около моего стула. Я поднял их и с жадностью стал читать.