Солнечные зайчики   ::   Леблан Морис

---------------------------------------------

Морис Леблан

СОЛНЕЧНЫЕ ЗАЙЧИКИ



— Расскажите что-нибудь, Люпэн.

— Э, что бы Вам хотелось услышать? Моя жизнь для всех — как на ладони, — отозвался Люпэн, подремывавший на диване в моем рабочем кабинете.

— Ее не знает никто! — воскликнул я, — По тому или иному из ваших писем, напечатанных в газетах, известно, что Вы были замешаны в той или иной истории, что были зачинщиком еще какой-то… Но Ваша роль во всем этом, самая сущность происшедшего, течение каждой драмы — полностью неизвестны.

— Ба! Никому не интересные сплетни!

— Значит, никого не заинтересовал бы Ваш подарок — пятьдесят тысяч франков — жене Никола Дюгриваля? Или тот таинственный способ, с помощью которого Вы разгадали тайну трех картин?!

— Странная была загадка, действительно, — сказал Арсен Люпэн. — Могу даже предложить заглавие: «Знак тьмы».

— А Ваши успехи в свете? — добавил я. — И секрет Ваших добрых дел? Все эти случаи, на которые Вы нередко намекали в разговорах со мной и которым Вы давали названия: «Обручальное кольцо», «Бродячая смерть» и так далее… Сколько запоздалых признаний, мой бедный Люпэн! Наберитесь же храбрости…

Это было время, когда Люпэн, уже прославившийся, не принял еще участия во многих своих небывалых сражениях; время, предшествовавшее его великим похождениям в «Полой игле» и «813». Не думая еще о том, чтобы завладеть вековыми сокровищами французских королей или ограбить Европу под носом у кайзера, он довольствовался более скромными предприятиями и разумными доходами, добываемыми путем будничных усилий, творя зло изо дня в день, творя также и добро, в силу естественной потребности или любительских склонностей, как Дон Кихот, который чем-то забавляется или чем-то тронут.

Он молчал, и я повторил:

— Люпэн, прошу Вас!..

К моему удивлению, он отозвался:

— Возьмите, друг мой, карандаш и листок бумаги… Я повиновался, радуясь тому, что он продиктует мне наконец несколько тех страниц, в которые умел вложить столько воображения и воодушевления и которые мне, увы, приходилось портить неуклюжими пояснениями и нудным изложением.

— Готово? — спросил он.

— Конечно.

— Тогда пишите: 19—21—18—20—15—21—20.

— Что такое?

— Пишите, говорю Вам.

Он сидел на диване, повернувшись к открытому окну, катая в пальцах сигарету, набитую восточным табаком. И опять произнес:

— Пишите: 9—12—6—1.

Наступила пауза. Затем он продолжал:

— 21.

И после нового молчания:

— 20—6…

Может быть, он сошел с ума? Я взглянул на него и вдруг заметил, что в его глазах не было уже прежнего равнодушия, что в них появилось внимание, что они, казалось, следили за разворачивавшимся где-то в пространстве зрелищем, которое его увлекало.

Тем не менее он продолжал диктовать, с равными интервалами между числами:

— 21—9—18—5.

В окне не было видно ничего, кроме кусочка синего неба с правой стороны и фасада дома, стоявшего напротив, старинного особняка, чьи ставни, как обычно, были опущены. Ничего особенного, ни одной подробности, которая показалась бы мне необычной среди тех, которые приходилось видеть на протяжении долгих лет…

— 12—5—4—1.

И вдруг я понял… Скорее — подумал, что понял. Ибо было бы нелепым допустить, что такой человек, как Люпэн, столь рассудительный, в сущности, под маской неизменной иронии, был способен попусту тратить время на ребячество. Сомнения, однако, не оставалось, именно это он считал — повторяющиеся вспышки солнечного лучика, игравшего на потемневшем от времени фасаде старого дома, на уровне третьего этажа.

— 14—7, — объявил Люпэн.

Луч погас на несколько секунд, после чего, вспышка за вспышкой, снова выстрелил в фасад и опять исчез. Я машинально сосчитал, и сказал громко:

— 5.