Циники   ::   Кудесова Ирина

Вот я позвоню вашей тетушке и растолкую ей, чем вы тут занимаетесь. Между прочим, у меня двенадцатилетняя дочь. Какой пример вы ей показываете!

- Ваша дочь сама кому хочешь пример покажет. Она уже обтерла все углы одним местом.

- Надо же, какая нахалка! Мало того, что у самой совести нет, еще достает наглости огрызаться! Алексей, что ты там сидишь! Твою семью унижает какая-то... пигалица, а ты даже выйти не желаешь!

Значит, пигалица. Сказать "блядь" духу не хватило. А как хотелось. По лицу видно.

Пауза. Затем - чем-то неуловимо отвратительный шорох нащупываемых тапок, шарканье. Еще один борец за нравственность. А задвижку в ванной, никак, сам выкорчевал. Пускай только рот откроет. Я ему напомню, как он ворвался ко мне в ванную в своих отвратных семейных трусах - и требовал "заняться этим". С тех пор, когда в душ иду, ставлю у двери таз с ледяной водой. Пускай закаляется, потаскун.

Из недр соседской комнаты выплывает помятая морда.

- Драть таких надо.

- Алексей Гаврилович, а вы задвижку в ванной еще не починили? А может, вы... это... сами ее и... простите... того?

- Это еще зачем мне? - морда растеряна, запугана, озлоблена.

- А девочек молоденьких посмотреть.

Катерина Васильевна становится похожей на вскипевший чайник со свистком.

- Алексей! Убери эту циничную хамку сейчас же! Я за себя не отвечаю!

Шныряю в свою комнату, щелкаю замком. Черт знает этих психов.

Катерину Васильевну жалко. Жизнь так и утекла: в двухкомнатной коммуналке, нос к носу с ублюдком-мужем и дочерью, которая то и дело заявляет ей "заткнись" и "пошла вон". Вместо "какой пример вы показываете..." лучше надавала бы этой дуре затрещин. Мы могли бы стать друзьями; сообщницами; заговорщицами. Но - нет: она же на службе. На страже интересов убогонького семейства. Она разучилась: дружить, шептаться, дышать.

Сквозь дверь доносятся редкие всхлипы. Не мне их утишать. Я сама бы всплакнула, но для этого я слишком цинична.

* * *

- Расскажи мне о Таллинне. О Петере.

- Таллинн разный. Есть старый город - он будто игрушечный. Там мощеные мостовые - как у нас на Красной площади. Крохотные магазинчики, в них чистенькие вещички, музыка играет. Так смешно: они говорят по радио "реклаам". Сразу чувствуешь себя в гостях.

- А ты хочешь там поселиться.

- Наверно, и в гостях можно жить. Еще там миллион барчиков: через каждые десять шагов. Мы как-то поздно вечером попали с Петером под дождь, под проливной дождь. Бежали по глянцевой мостовой, мимо блестящих машин... там, знаешь, одни иномарки... я почему-то запомнила ярко-красный "вольвешник" в круглых каплях. И еще золотые фары в темноте. Так вот, мы нырнули в первый попавшийся подвальчик. Там была узенькая витая лесенка... Представляешь, десять ступенек - и ты окунаешься в другой мир... будто выключили дождь, лупивший по мостовой, вообще выключили всю жизнь за пределами этого оранжевого мирка... Там стены были оранжевыми. Или мне так кажется. Картиночки... столики дубовые. Бармен в белой рубашке с бабочкой. Петер говорил с ним по-эстонски. Ой, так забавно: они гласные тянут, а на согласных, наоборот, спотыкаются. Будто мячик прыгает.

- А Петер по-русски с акцентом говорит?

- Вообще-то да, но немножко. Мама-то у него русская. Такая, знаешь... хлопотушка. По выходным пироги печет.

- ...И ты будешь печь.

- Не буду.

- Будешь.

- Тебя это не касается. И не коснется.

- Да уж это точно. Что у нас осталось? Среда, четверг, пятница. Если ты уедешь в субботу.

- Не раньше. Так я и упущу последнюю ночь, как же.

- Петер-то ждет.

- Подождет. А ты когда - за женой?

- Тогда же. Посажу тебя на поезд и - в Дмитров. Внучка так удолбает дедушку с бабушкой за четыре дня, что появиться надо бы с бутылью валерьянки. Кот зашуган уже так, что из-под дивана вылезает только ночью.