Девственники в хаки   ::   Томас Лесли

Во всей казарме только две кровати были укрыты провисшими москитными сетками цвета зеленой плесени; все остальные стояли без них. Некоторые солдаты лежали ничком, выставив покрытые юношескими прыщами спины, уже сейчас влажно блестевшие от пота; некоторые вытянулись под простынями неподвижные и прямые, словно покойники. Сэнди Джекобе, шотландский еврей, сплошь поросший густым черным волосом, спал голым, развернувшись поперек кровати и являя собой великолепный образчик диковинного тропического паука. Совсем юный, худой, слегка спятивший капрал Брук тоненько храпел, отчего оседлавшие его нос очки в проволочной оправе мелко вибрировали.

Бригг с лязгом опустил ведро на пол. Ему всегда удавалось проорать: «По местам!» с таким воодушевлением, словно он объявлял боевую тревогу. Команда «По местам» на армейском жаргоне означала всего-навсего приглашение к утреннему чаю, однако этим утром Бриггу так и не удалось отвести душу. Не успел он открыть рот, как за его спиной словно из-под земли вырос Дрисколл.

Что-то напевая, сержант прошелся по рядам коек.

– Подъем! – гаркнул он. – Па-а-адъем! Пошевеливайся! Хватит, детки, сладко спать – вам пора уже вставать. Па-а-адъем!

Кое-кто живо скатился с коек, кто-то вскочил, протирая глаза и путаясь в простынях, кто-то вставал медленно, с явной неохотой и отвращением. Несколько человек продолжали лежать, будто мертвые или разбитые параличом.

Капрал Брук медленно, словно лунатик, сел на койке и жалобно спросил:

– Кто кричал? Что такое?! В чем дело?!!

Тонкий, бледный, он являл собой зрелище одновременно пугающее и жалкое. Дрисколл остановился у спинки его кровати и смерил капрала пристальным холодным взглядом. Брук затрясся, как дядюшка Скрудж [2] .

– Вы, кажется, спросили в чем дело? – любезно осведомился Дрисколл. – Дело в том, что наступил новый день. Еще один день, капрал! А вы все еще живете и дышите, хотя одному Господу известно – как… Иными словами, вы еще не умерли. Подъем, господин капрал!!!

Остальные тем временем разобрали кружки и, все еще сонные, стали пробираться к ведру Бригга. Чая оставалось еще довольно много, но на всех все равно не хватило бы. Как говорится, кто не успел, тот опоздал. В абсолютном большинстве солдаты спали в чем мать родила, и в казарме вдруг стало тесно от голых тел – нормальных бело-розовых, творожно-белых от избытка подкожного жира или йодисто-желтых от нездорового сингапурского загара. Только Пэтси Фостер и малыш Сидни Вильерс – двое неразлучных, которые держали друг друга за руки, потому что были влюблены друг в друга – носили какие-то подозрительные пижамы. Некоторые из новобранцев, впрочем, все же прикрыли чресла полотенцами, но большинству давно уже было все равно.

Рядовой Фенвик, чья койка стояла последней в первом ряду, наклонился к своему соседу Синклеру.

– Ну-ка, покричи мне! – настойчиво попросил он. – Покричи хорошенько!

– Опять? – Синклер сморщил лицо, отчего его очки перекосились.

– Я не слышу. – с триумфом провозгласил Фенвик. – Совсем! Попробуй еще разок, только погромче. Давай алфавит…

– А – Б – В – Г – Д!… – завел Синклер. – Еще?

– Еще немножко.

– E – Ж – 3 – И… Ну ладно, хватит. Дрисколл идет.

Когда сержант проходил мимо, Фенвик нарочито громко сказал:

– Я глух как пробка, сынок. Скоро меня комиссуют, и я отправлюсь в добрую старую Англию.

Синклер снова поморщился. Он тоже хотел домой – как, собственно, и все остальные, но не видел смысла в том, чтобы ради этого лишать себя зрения, слуха или какой-нибудь другой важной способности. Фенвик же каждый вечер отправлялся в бассейн и там плавал и нырял до одурения, стараясь, чтобы его уши подольше оставались под водой.