Дни и ночи   ::   Синуэ Жильбер

Дрожащая рука опрокинула лампу, которая упала с глухим стуком. Он вздрогнул, словно загнанное животное.

— Успокойся, любимый, успокойся. Это всего-навсего кошмар. Он уже позади.

Женщина встала с кровати. В комнату проник свет. Стоя у двери, она смотрела на возлюбленного, будто видела его впервые. Бледная и полуодетая, она тоже задрожала. Он попытался справиться с прерывистым дыханием и с трудом выговорил:

— Чертовщина какая-то. Никогда у меня не было таких снов…

Мужчина замялся, подыскивая подходящее слово. Женщина подсказала:

— Таких правдоподобных?

— Да. Я там был. Я действительно там был.

— Где, скажи на милость? Что за сон ты видел? У тебя был ужасный вид.

Он не ответил и, пошатываясь, направился к двери.

Обычно у Рикардо Вакарессы была горделивая походка, отличная выправка. Он казался самоуверенным и даже наглым. Недаром близкие друзья из тех хвастунов и фанфаронов, что ошиваются в бедняцких кварталах города, прозвали его Красавчиком. Но в эти минуты, несмотря на свои сорок лет, Красавчик больше походил на растерявшегося мальчишку. Подойдя к молодой женщине, Рикардо рассеянно провел ладонью по ее щеке.

— Мне очень жаль, что я тебя разбудил.

— Куда ты идешь?

— Мне позарез нужно пропустить стаканчик.

В салоне она молча смотрела, как Вакаресса заказывал вино. Его делали из мясистого винограда, который сморщило солнце на винограднике в Сан-Хуане, в долине Ла-Риоха. Усевшись в кресло в стиле Людовика XIV, соответствующее всей стильной мебели заведения, он поднес стакан к губам.

— Расскажи мне свой сон, Рикардо.

— Абсурд, да и только. Кажется, я собирался с кем-то заниматься любовью.

— Со мной…

— С другой женщиной…

— Уже? А ведь мы только что помолвлены! Ну и начало. Все-таки расскажи.

— Все как-то смутно. Какая-то голая женщина. Всевозрастающее напряжение. Чувство тоски. Непонятные фразы о страхе, о богах…

— О Боге?

— О богах.

— Мой жених чуть было не стал язычником? Он усмехнулся:

— А разве я не язычник?

— И это все?

— Был еще ужасный шум, такой же оглушающий, как на водопаде Игуасу, — казалось, мир рушился. Потом все завертелось. Я был уверен, что сейчас умру, что меня сотрут в порошок.

Далекие голоса поднимались от Рио-де-ла-Плата. Ни малейшего ветерка не проникало через широко открытую застекленную дверь, выходившую в сад поместья. Никогда еще в Буэнос-Айресе не было так душно и влажно. Такая тяжелая и давящая влажность может убить, если не поостеречься.

Женщина нервно потянулась за пачкой сигарет, лежавшей на низеньком столике. Закурив, она выпустила дымок и долго наблюдала за голубоватыми завитками, а потом тихо сказала:

— Как бы то ни было, но ты меня ужасно напугал.

— Я сожалею. Ведь ты знаешь, что такое кошмар… тут просто не владеешь собой…

— Дело не в кошмаре, Рикардо, а в твоем голосе.

— Мой голос?

— Ты кричал, но крик был не твой.

— А чей же?

— Кричал-то ты, но чужим голосом.

— Забавно.

— Забавно? Я до смерти перепугалась!

— Может, во мне пробудился чревовещатель?

— Рикардо! Перестань! Я не шучу. Серьезность тона озадачила его.

— Да успокойся ты. А что я говорил?

— Трудно повторить… Какие-то бессвязные слова… Непонятные… Уверена в одном: говорил ты не на испанском. Это было скорее что-то похожее на диалект. Ничего вразумительного во всяком случае.

Рикардо Вакаресса встал с кресла и подошел к распахнутой двери. Он был мокрый от пота. Духота неимоверная. Казалось, задыхаются даже гибискусы и глицинии. Он взглянул на свое любимое дерево-талисман — восхитительную араукарию. Все считали, что он сошел с ума, когда за большие деньги — несколько тысяч песо — велел выкопать ее из земли Патагонии и пересадить сюда.