Добро пожаловать в обезьянник   ::   Воннегут Курт

Это было не новое стихотворение, а старая песня, слова которой вследствие повального употребления этических таблеток, вызывающих онемение нижней части тела, приобрели новое значение. Тем же жирным карандашом было написано: 

По парку бродили мы с тобой [5] ,

Наивных две статуи во тьме ночной.

Шермана [6] лошадь, и я, и ты -

Имеем, однако, общие черты.

Когда Нэнси вошла в кабинку по вызову дряхлого дедули, тот лежал в ярко-зеленом кресле, в котором за многие годы умерли сотни людей. Он изучал меню из расположённого рядом «Говарда Джонсона» и слушал Музаковскую [7] мелодию, доносившуюся из динамика на лимонно-желтой стене. Остальная часть комнаты была выкрашена в пепельно-серый цвет. В комнате было одно окно, забранное решеткой и закрывающееся венецианскими ставнями.

* * *



Рядом с каждым Салоном Этического Самоубийства непременно находился ресторанчик «Говард Джонсон» и наоборот. Крыши «Говардов Джонсонов» были оранжевыми, а крыши Салонов Самоубийства — пурпурными. И те, и другие были Правительство. Практически всё было Правительство.

И практически всё было автоматизировано. Нэнси, Мэри и шериф были счастливчиками — они имели работу. Большинство людей ее не имело. Среднестатистический гражданин топтался по своей квартире, хандрил и смотрел телевизор, который тоже был Правительство. Каждые пятнадцать минут телевизор призывал его проявить мудрость в очередном голосовании, разумно потреблять блага, молиться в церкви — любой на выбор — любить ближних, чтить законы или, наконец, нанести визит в ближайший Салон Этического Самоубийства и самому убедиться, насколько дружественной и понимающей может быть Хозяйка.

Дряхлые дедули — отмеченные преклонным возраcтом, лысые, трясущиеся, с пятнами на руках — встречались весьма редко. Благодаря специальным уколам против старения, которые делались дважды в год, большинство людей выглядело на двадцать два года. То, что старый человек выглядел стариком, означало, что сладкоголосая птица юности покинула его до того, как были открыты эти уколы.

— Ну, мы уже выбрали меню для последнего ужина? — спросила Нэнси дряхлого дедулю.

Она сама услышала раздражение в своем голосе. Ее тон выдавал и ее волнение из-за Билли-поэта, и отчаянную скуку, которую наводил на нее этот старикашка. И ей стало стыдно: это было непрофессионально.

— Очень хороши котлеты из телятины в сухарях, — добавила она.

Старик нахохлился. Наступившее вновь детство сделало его жадным и хитрым — он заметил ее непрофессионализм и теперь жаждал отмщения.

— Не очень-то Вы милы. Я думал, вам полагается быть приветливыми. Я думал, что здесь весьма приятно.

— Простите, — сказала она. — Если я показалась Вам неприветливой, это вовсе не из-за Вас.

— Я решил, что надоел Вам.

— Нет-нет, — сказала она игриво, — что Вы. Вы ведь, конечно, можете рассказать много интересного.

Среди прочего этот дряхлый дедуля утверждал, что был лично знаком с Дж. Эдгаром Нэйшеном, аптекарем из Грэнд-Рапида, отцом этического контроля над рождаемостью.

— Тогда покажите, что вам интересно со мной, — велел он ей.

Он знал, что эта дерзость сойдет ему с рук. Дело в том, что он мог встать и уйти в любую секунду — вплоть до того момента, когда он попросит ее сделать укол, а он должен был попросить об этом. Таков был закон.

Искусство Нэнси и всех Хозяек состояло в том, чтобы не позволить добровольцу уйти и терпеливо уговаривать, ублажать, улещивать его, медленно приближаясь к цели.

И Нэнси пришлось присесть в кабинке рядом с креслом и притвориться изумленной, услышав от старика — якобы, впервые — всем известную байку о том, как Дж. Эдгар Нэйшен случайно начал свои опыты по этическому контролю над рождаемостью.