Другой остров Джона Булля   ::   Шоу Бернард

Я знал обоих его дядей - Матта и Энди Хаффиганов

из Роскулена. Бродбент (все еще недоверчиво). Но его говор! Дойл. Говор! Много вы понимаете в ирландском говоре! Вы и дублинский акцент

- такой, что в нос бьет, - считаете ирландским говором. Господи! Да вы

уроженца Коннемары от уроженца Ратмайнза не отличите. (С внезапным

раздражением,) Ах, к черту этого Хаффигана. Довольно. Не стоит он,

чтобы мы из-за него ссорились. Бродбент. Что с вами сегодня, Ларри? Отчего вы так раздражены?

Дойл смотрит на него в смущении, медленно подходит к

письменному столу и, раньше чем ответить, усаживается с

той стороны, которая ближе к камину.

Дойл. Ваше письмо меня расстроило, вот в чем дело. Бродбент. Почему? Дойл. Признаться, меня огорчило ваше решение подать ко взысканию

роскуленскую закладную и выгнать старика Ника Лестренджа из его дома. Я

любил старого негодяя, еще когда был мальчишкой и он позволял мне

играть и бегать у него в парке. Я вырос в его поместье. Бродбент. Но ведь он не платил процентов. Я должен был подать ко взысканию в

интересах синдиката. И вот теперь еду в Ирландию, хочу сам заняться

этим поместьем. (Садится к письменному столу против Ларри и прибавляет

развязно, но бросив неуверенный взгляд на своего компаньона.) Вы,

конечно, едете со мной? Дойл (нервно подымаясь и возобновляя беспокойную ходьбу по комнате). Вот

именно. Вот этого я и боялся. Вот это меня и расстроило. Бродбент. Но разве вам не хочется побывать на родине после

восемнадцатилетнего отсутствия? Повидать родных? Посетить дом, где вы

родились?.. Дойл (нетерпеливо перебивает его). Да, да, да! Я все это и сам знаю не хуже

вас. Бродбент. О, если так... (Пожимает плечами.) Тогда простите. Дойл. Не обижайтесь на мою резкость - она не к вам относится, пора бы уже

вам это знать. (Снова садится, немного пристыженный; несколько секунд

сидит в горькой задумчивости, потом вдруг страстно.) Я не хочу ехать в

Ирландию. У меня отвращение к этой поездке. Я бы куда угодно с вами

поехал, хоть на Южный полюс, только не в Роскулен. Бродбент. Как! Вы принадлежите к народу, который славится своим горячим

патриотизмом, которому присуще такое неискоренимое чувство родины, и вы

говорите, что поедете куда угодно, только не в Ирландию! Не

воображайте, что я вам поверю. В глубине сердца... Дойл. Оставьте мое сердце в покое; сердце ирландца - это его воображение - и

только. Из тех миллионов, что покинули Ирландию, многие ли вернулись

назад или хотя бы стремились вернуться? Но что толку с вами говорить!

Для вас три строчки слащавого стишка об ирландском эмигранте, как он

"сидит, тоскуя, у плетня, о Мэри, Мэри", или три часа ирландского

патриотизма в Бермондсейе убедительней, чем все факты, которые лезут

вам в глаза. Да посмотрите вы на меня! Вы знаете, как я всегда брюзжу,

и придираюсь, и все браню, и всех критикую, и никогда ничем не доволен,

и испытываю терпенье моих лучших друзей. Бродбент. Ну что вы, Ларри, не будьте к себе несправедливы. Вы умеете быть

очень милым и любезным с чужими. Дойл. Да, с чужими. Будь я немного пожестче с чужими и поласковей со своими,

как это делают англичане, я, пожалуй, был бы для вас более приятным

компаньоном. Бродбент. Мы и так неплохо ладим. Конечно, вам свойственна меланхоличность

кельтской расы... Дойл (вскакивая с места). О ч-черт!!! Бродбент (лукаво). ...а также привычка употреблять сильные выражения, когда

для этого нет никакой причины. Дойл. Никакой причины! Когда люди начинают говорить о кельтской расе, я

готов весь Лондон сжечь дотла. Эта бессмыслица причинила нам больше

вреда, чем десять биллей об отмене конституционных гарантий.