Дуэль на мандаринах   ::   Гордасевич Андрей

Мягкие губы шевельнулись, чтобы обхватить оранжевую пленницу. Его розовый язык, зайдя сбоку, из уголка рта, подтолкнул ее в бессветную пустоту:

- Две.

- Ты скучный! Всегда две. Ты же чемпион! Наверно, можно придумать что-то пооригинальнее, а?.. Что ты молчишь?..

- Это не я придумал, - он спокойно пожал плечами, глядя ей в глаза.

- Хорошо. Теперь у тебя двадцать три. Но две - это слишком просто, слышишь? Две - это легко. Смотри, сейчас у меня тоже будут две. Я даже не боюсь ошибиться. Даже не хочусуеверничать. Гляди!

Она быстро схватила с блюдца дольку.Зовущие губы стремительно изгибались в сонно телесных движениях, приклеились одна к другой в вечной страсти, а она водила внутри языком, все водила, искала вторую косточку, прижимала язык к верхнему небу, затем к щекам, потом начала полегоньку сглатывать приятный сок, стараясь не проглотить долгожданную... вдруг она стиснула зубы и услышала хруст. - Ой!.. Одна... Это была вторая... Да. Сейчас... Подожди... Вот, - она осторожно вынула изо рта раздавленную косточку. К ней прилиплонемного мякоти, а зерно частично вывалилось, но это неоспоримо была косточка, и она считалась.

Старик рассмеялся. Он вспомнил, как часто люди давили косточки и глупо расстраивались под его улыбкой: они так болезненно воспринимали малейшую неудачу, - вот и сейчас на ее лице появилась капризная маска, которая, впрочем, держалась недолго и вскоре уступила место плохо скрываемому торжеству:

- У меня двадцать семь. И еще одна долька. Сделай ход, и я искупаюсь.

Молча он повторил последовательность запомненных мышцами движений:

- Теперь у меня двадцать шесть. Но ты все равно впереди. Искупайся. Я жду тебя здесь.

Она встала и гибкой кошкой двинулась к пене прибоя, доверчиво лизавшей песок.

Он любовался ее прямой спиной, решительной, быстрой, и вместе с тем притягивающе-женственной походкой. На спине ее от опущенных грациозных рук пробежали из-под плеч бархатистые складочки, плавно шевелившиеся, как уголки зовущих губ, то раскрывавшиеся, то вновь смыкающие свои мягкие объятия с воздухом - в голове старика пронеслась размытая вереница грез с теплом женских тел, разогретых зноем и негой, с ореховым пахучим загаром, онемевшими поволочными зрачками, набрасывающими силки на неопытных, желторотых искателей развлечений; ему вспомнились ночи, разящие истомой и вожделением, рождающие мечтания о недостижимом, первые несмелые прикосновения и едва ощутимые потери, яд близких губ и удивление чужой коже, которая похолодевшим пальцам казалась пламенной, из ее пор под округлостями плеч и живота вытекал нектар, который так страстно было высасывать до капли, - возможно, от сознания того, что он мог принадлежать другим. И позже, после - вскипающий сгусток смычки, где до боли вжимались один в другую, тискали страждущие, выгнутые в безумии, движущиеся бугры, готовые лопнуть от натяжения экстаза...

Она легко шагала между развалившихся на пляже тучных матерей, миновала крючкастые взгляды самцов с грудью, поросшей черной шерстью, подала далеко укатившийся мячик детям, играющим у кромки воды без тени похоти, хотя все они были абсолютно наги, - и, брызгаясь, взрывая мелководье стремительно юным бегом тонких ног, ворвалась в морской воздух, раскинув руки, а после взметнула бумеранг золотистой грации в бездонную высь, где отражения чаек пугали мальков, а водяные растения кутали лодыжки аквалангистов, как диковинные тропические гетры. Клювом пеликана она вонзилась в разошедшуюся мякоть воды, сложивруки над головой остро-остро, втекла полностью, подобно играющему дельфину, всплеснув ступнями, как секущим хвостовым плавником - и исчезла.