Епитимья   ::   Куртелин Жорж

Этого только не хватало! Всего-то и были на всю округу две порядочные женщины, Жанна Марешалиха да вы... А теперь и вы туда же!.. Помилуй, господи, что ж это такое!

От возмущения священник не находил слов. Немного погодя он спросил:

- Когда случилась с вами эта беда?

- Да вот уж месяц будет, батюшка, да, ровнехонько месяц. Как раз в середине марта.

- С кем же?

Она назвала имя соблазнителя.

- Мерзавец? - проворчал аббат, затем осведомился: - И сколько же раз за этот месяц вы... ну, сами знаете, что?

- Одиннадцать раз, батюшка.

- Одиннадцать!

Число показалось ему чудовищным. Словно проклиная блудницу, он воздел руки и уже открыл рот, готовясь заклеймить порок, как вдруг часы пробили три четверти, и под церковными сводами гулко отдались три удара, какие издают обыкновенно деревенские часы, три тягучих дребезжащих удара, как бы исходящих от надтреснутого чугунного котла. Бой часов напомнил кюре о действительности, и он быстро проговорил, торопясь кончить дело:

- Вы хотя бы раскаиваетесь? Женщина воскликнула:

- Известно, раскаиваюсь! Как же не раскаиваюсь! Обрюхатил ведь меня стервец-то этот!

- Так вот, ступайте домой, - продолжал аббат, сделав вид, будто не слышал последних слов, - четыре раза прочитайте "Отче наш" и четыре раза "Пресвятая дево", а завтра приходите причащаться. Скорее, скорее, дочь моя, поспешим.

Он подобрал свою треугольную шляпу, положенную им на пол подле стула. Грешница поднялась на ноги. Но в эту минуту в ярко освещенном дверном проеме, сквозь который видна была залитая солнцем деревенская площадь, возник женский силуэт. Это была белокурая, неизменно веселая Жанна, супруга счастливчика Марешаля, такая дородная толстуха, что при каждом шаге груди ее под просторной кофтой колыхались, как тяжелые грозди спелого винограда. Аббат вскричал:

- Нет, нет, хватит с меня!

Но Жанна невозмутимо продолжала свой путь. Ей тоже хотелось исповедаться и причаститься на страстную пятницу, и она с насмешливым удивлением спросила, уж не собирается ли сам кюре отвратить прихожанок от исполнения их священного долга. Сраженный ее доводом, бедняга в совершенном отчаянии рухнул на стул, схватил Жанну за руку и почти швырнул ее на колени перед собой, торопливо бормоча:

- Ну что, ну что там у вас такое? Что вы хотите мне сказать? Может, вы тоже изменили мужу?

Не говоря ни слова, Жанна трижды наклонила голову. Кюре так и подскочил:

- А, пропади ты пропадом! Час от часу не легче! О чертов народ! Чертов народ! Наконец он спросил:

- Давно ли вы изменяете вашему бедному мужу?

- Да уж месяц будет.

- Так я и знал! О чертова весна! Чертова весна! Каждый год та же история! Сколько раз вы согрешили?

- Семь раз, батюшка, - ответствовала Жанна. Старый кюре пребывал, видимо, в совершенной растерянности. Он переспросил:

- Семь раз, говорите? Вы сказали, семь раз? Подняв глаза, священник начал считать, стараясь найти справедливое соотношение между епитимьей, наложенной на Клодину, и наказанием, которому следовало подвергнуть Жанну.

- Так, одиннадцать относится к семи, как четыре относится к иксу. Одиннадцать пополам... одиннадцать пополам... Помилуй, господи, угораздило же вас с этими нечетными числами! Значит, одиннадцать пополам будет пять с половиной, а семь пополам будет...

Часы пробили шесть.

Священник вскочил со стула, словно его хлестнули бичом.

- Ну, вот что, милочка, если вы думаете, что у меня есть время заниматься алгеброй и составлять пропорции, то вы ошибаетесь! Идите-ка вы домой. Прочтите четыре раза "Отче наш", четыре раза "Пресвятая дево" и еще четыре раза измените мужу. Счет как раз и сойдется.