Ералаш   ::   Горький Максим

Богомолы тесно окружают телегу, на которой Ясан и Марфа торгуют хлебом, баранками, жареным мясом, оладьями; на дворе за столом люди пьют чай, им служит работница, безмолвно, точно немая, а на улице дудят в дудку слепой старик с ястребиным носом, и поводырь его, черноволосый мальчик, звонко кричит:

Ой, дудка моя,

Ух, я!

Весялуха моя,

Ух, я!

Над землей стоит весенний гул, победно звучат голоса девиц и женщин; задорен смех, бойки прибаутки, благозвонно поют колокола, и надо всем радостно царит пресветлое солнце, родоначальниче людей и богов.

Сияет солнце, как бы внушая ласково:

"Прощается, вам, людишки - земная тварь,- всё прощается,- живите бойко!"

Вечер.

С реки веет холодом; мутноокие туманы вздымаются на полях и белой толпою плывут к селу. Из-за края степи выкатился в небо оранжевый жернов луны, заря играет в зеркалах вешней воды. День промчался на золотом коне, оставив в душе моей сладкое утомление, насытив ее радостями,- я точно в бирюльки наигрался,- хорошо! Сижу во дворе, на телеге, сыт по горло, в меру пьян.

Сутырин разлегся на соломе и говорит похмельно:

- Собираются бить меня мужики, а посему и тебя, наверно, вздуют! Уж спрашивали Степаху, работницу: "Который тут у вас прошение составлял?" Чуешь? Тебе бы, того... уйти от греха, к ночи-то...

Молчу, уходить не хочется.

- Дремлешь?

- Нет.

- Выпить мы с тобой можем, однако же! - хвастается Устин и шмыгает носом.- Лешие, положили мертвеца по эту сторону - перевезли бы на ту. Ему в селе место, около сборной, а не подле меня.

В сыром воздухе тошнотворно пахнет гнилым мясом. На селе девки водят хоровод, ясно слышны задорные слова песни:

А кто вдовушку полюбит

Вечное спасенье!

А кто девушку полюбит

Всем грехам прощенье!

- Ф-фу, - вздыхает Устин, - тяжело мне несколько...

Встретив икону, он немедленно и тяжко напился, отколотил сестру, укравшую из выручки два целковых, задавил черного петуха и уснул, но к вечеру проснулся, как встрепанный, опохмелился и снова беспокоится:

- Марью не видал?

- Нет.

- Врешь!

- Зачем?

- Мало ли зачем! Без вранья не прожить. Человек безо лжи, как петух без перьев,- лысый! Но, подумав, говорит:

- Лысых петухов - не бывает. Сманила меня баба эта, ей-богу! Конешно грех, ну - она вдовая, я - тоже Необыкновенная же до чего! Просто - смерть! А мне, всего-навсеё, сорок девять годов... Хороша баба?

- Хороша!

- То-то вот и оно! Дьявол! На село, видно, улизнула. Тут есть один татарчонок... ноги ему перебить надо!

Он выскочил из телеги, точно уколотый, и побежал со двора к реке, растрепанный, нечесаный, с соломой в волосах. Покурив, я тоже пошел за ним, но он уже колыхался посредине реки, в маленькой лодке, часто размахивая веслами.

У парома, на сырой, плотно утоптанной земле лежал мертвец, высунув из-под рогожи ноги в истоптанных лаптях и огромную, с отвалившимся большим пальцем руку; над ним сидел, покуривая трубку, маленький старичок, с палкой на коленях.

- Не признали - что за человек?

Старик помотал головою, указывая пальцами на свои уши. Глухонемой, видно. Паром - на той стороне, лодок нет,- не попадешь в село!

Я пошел берегом против течения реки, подальше от мертвеца, к остаткам моста, сорванного половодьем, сел на сухое место под кустами, думая о жизни. Забавно жить, и отличное удовольствие - жизнь, когда тебя извне никто не держит за горло, а изнутри ты дружески связан со всем вокруг тебя.

Село шумно ликует; слышно, как двое пьяных налаживаются петь; заливчато и звонко хохочет девица, надрывается гармоника, орут мальчишки. Благодушие до того одолевает, что даже спать хочется.

По реке неумело скользит челнок,- точно длинная, черная рыба извивается вперед хвостом. Тихо булькает весло, опускаясь в масленую воду.