Гамбург - Америка линия   ::   Славин Лев Исаевич

Сначала были суррогаты монархии, потом недоедание республики, потом голод диктатуры. Это перемежалось редкими пиршествами, воспоминание о которых сохранялось на долгие годы. Так, например, она могла сказать: «В марте 1930 года я ела ананас». Или: «Суфле, которым меня угостил Роберт осенью 1932 года…» Все банкротства, все путчи, все репарации отражались на судьбе немецкой девушки.

– Что ж, – сказал Пише, когда они гуляли после обеда на палубе. – Возможно, что мне удастся устроить тебя в Нью-Йорке.

У него была мысль насчет бюро «Международной рабочей помощи» или правления какого-нибудь из профсоюзов.

– Ты ведь барабанишь на машинке? Во всяком случае, безработной ты не будешь.

Узнав, что она сможет получать долларов двенадцать в неделю, Мицци взволновалась. Мечта о двенадцатидолларовом содержании ослепила ее.

Они строили бюджет. Пять долларов в неделю за квавтиру, – конечно, не в центре, а где-нибудь там, в Бруклине. Центов тридцать пять – двенадцатичасовый кофе с булочкой. Обед – поздний; в семь часов, чтоб не ужинать, – пятьдесят центов. Они оба долго исчисляли статьи расхода, догадываясь о ценах по романам, по письмам, по слухам.

– Я забыл тебя предупредить, что газ, электричество и вода входят в квартирную плату.

– А телефон!

– Да, телефон. Десять центов за разговор. Как не поговорить – ну, немного, но хоть три раза в два дня!

– А кино? Я не могу без кино. Я могу без театра, но я не могу без кино. Это тридцать пять центов за билет.

– Днем дешевле.

– Да, но днем работа. Ну, что еще?

– Сигареты, – меланхолично сказал Пише, стряхивая пепел. – Такие, чтоб не задохнуться, – пятнадцать центов пачка. В неделю это доллар.

– Стирка! – крикнула Мицци. И тут же: – Чулки и всякую мелочь я буду стирать сама. А прочее не меньше, – да, при моей любви, чтоб постель была чистая, – не меньше двух-трех долларов в две недели.

– Итого?

– Подожди, – строго сказала Мицци, – а платье, а обувь, а шляпы?

– Боже мой! – вскрикнул Пише, схватившись за голову.

Для него этот разговор представлял интерес как начало изучения американской жизни.

Они быстро подсчитали. Обувь – три доллара пара. Платье – тоже три доллара, но это для обезьян. Восемь – не меньше. Пусть ее извинят, но здесь она не может экономить. Летнее пальто – считаем двадцать долларов. Зимнее – которое делается не на одну зиму, а только переделывается согласно требованиям моды – сорок долларов.

В общем вышло так:



общий годовой расход – 850 долларов,

общий годовой доход – 600 долларов,

недостает – 250 долларов.



– Уверяю тебя, что я смогу продвинуться на работе, – сказала Мицци.

Но Пише посоветовал ей не обольщаться. Как большинство женщин, по его словам, она могла рассчитывать только на среднее место, – достаточно усердная, чтоб не отставать, и достаточно бездарная, чтоб не опережать. Там, в России, – другое дело. Там, по словам Пише, сам социальный строй подымает женщину и делает ее равной мужчине.

– Постой, – сказала Мицци, что-то сообразив, – но ведь не одна я такая. Где же достают свои двести пятьдесят долларов другие американские девушки?

Пише пожал плечами:

– Они живут в семье. Или у них есть возлюбленные.

Но Мицци не хотела развивать эту тему.

– Мебель можно брать в кредит, – тихо сказала она.

Мицци мечтала в первую очередь о большом зеркале.

– Может быть, ты иногда будешь приезжать ко мне? – робко сказала она.

Он рассказывал ей о своих путешествиях. Об Африке, где он разоблачил рабовладельческие нравы бельгийских железнодорожных предприятий. Об Испании – синдикализм, корриды, голод и национальные лотереи, изнуряющие народ. Свои приключения в мукденских курильнях опиума, куда он спасался, преследуемый маньчжурскими офицерами.