Геракл, прославленный герой   ::   Кузнецова Анна

Теперь он искал себе фразу, бредя по тенистым аллеям на подвижный механический свет, где проезжающая камера подбирала его освещенную вовремя спину, вглядываясь в его лицо... Ему пора было наметить себе лицо - а он бродил в пространстве бытия неким равным во всех отдалениях летом, боясь ошибиться. Раскачивались длинные деревья, подметая без того безупречную синь, море едва шевелилось от зноя. Потом, загребая потемки, плыла невидимая лодка лунной ночью, перебивая плеском весел ровный звук волны.

У него еще было в запасе какое-то время, чтобы поспать и подождать своего часа. Но сон его становился все беспокойнее, ведь время каждую секунду уходило. Это был не сон, а чуткая дремота, слегка ослаблявшая напряжение.

Он дремал на воде, переставая вдруг плыть баттерфляем и распластываясь на волнах, - но это никого не интересовало.

Он дремал на песке - поднялся перед камерой и произнес слова, записанные перед тем в исчерканном блокноте.

- Перламутр - мать жемчужин, - сказал, подбрасывая на ладони молчащую раковину. А когда камера отъехала, рухнул без сил.

Каламбур был замечен, его стали узнавать - наметилось лицо. И, сразу устав от огромной ответственности предстоящего решительного шага, он дремал у себя за окном, на кровати, еще некоторое время. Сквозь дрему он мечтал о том, как бы ему пройти по киножизни кратчайшим и ярчайшим путем: миновать второстепенность и сразу стать главным героем. Такая гордость насмешила бы кого угодно, и понимая это, он боялся угодить в комическое амплуа - обычное наказание за это. Но можно ли герою отказаться от своей сути?

Для подвига нужно было найти себе веру - или идею. Он воодушевился, сочинил приподнятые монологи, мечтательно их подписав: "Геракл, прославленный Герой". Богиня ничего не отвечала. Он подождал немного и исправил: "Геракл, прославленный герой". Народ не отозвался. Герою ничего не оставалось, кроме его гордости и дремы. И с капиталом в несколько секунд экранных воплощений не получалось разобраться, почему.

В окне скопились облака, до самой набережной - серые, а там - подцвеченные солнцем у горизонта. Это было приглашение в сюжет - продуманный драматургией просвет, где можно выйти на поверхность сна, в богатство солнечных пересечений... А там герой не может быть один - он или с теми, или с той, кто его славит, как в каламбуре о Геракле. Там начинались жанровые развилки. И там он мог попробовать понять, что происходит с киномиром.

Время у него еще было, и он стал прислушиваться к своему времени. Слух не подвел: он понял, что Гераклом его не звали, и Роландом тоже. И что герои больше подвигов не совершают. Он стал думать, решив, что это теперь именно то, что здесь требуется, - и скоро понял, что опять теряет капитал. Поступки ткань сюжетного движения, а мысли не имеют экранного эффекта. Значит, решил он, ему нужны чувства. Нужны не фразы или монологи, а хриплые крики в закадровую пустоту. Не походка и стать, а мимика и взгляд. Нужны не пространство и время - а жизнь: некий круг, по которому мифологический ветер завьется вокруг его фигуры, стоит только ей стать в этот круг, и заведет сезонное кружение пейзажей - весенний, летний, осенний и зимний, - являемых в актерскую игру малым кругом ее времяобращения. И все там негромко, неброско но гулко и значимо; еще и потому, что все как будто можно вернуть обратно, положить на место, с которого снял, сменить на что-нибудь другое... Но это миф, обратного движения нет. Вот здесь был риск, и надо было хорошо подумать, скрывая от камер свое состояние, что нужнее герою: киногенично прожитая жизнь или хорошая игра. Бытие или мастерство.

На этой развилке он приостановился, и его долго не было видно проезжающим камерам. Поговаривали, что он спился в самом начале карьеры, поэтому из него ничего не получилось.