Гимназисты (Семейная хроника - 2)   ::   Гарин-Михайловский Николай Георгиевич

Сперва Карташев был горячим защитником ее, но постепенно он стал делать уступки.

- Не понимаю, - говорил раз Корнев, грызя свои ногти. - Или ты признаешь, или не признаешь: середины нет. Говори прямо, верующий ты?

- В известном смысле да, - ответил уклончиво Карташев.

- Что это за ответ? Верующий, значит... С этого бы и начал. А в таком случае о чем тогда с тобой разговаривать?!

- Ты переврешь всякое мое слово и воображаешь, что это очень остроумно.

- А это не умно и не остроумно, - вставил саркастически Рыльский.

Рыльский держал себя как-то пренебрежительно по отношению к Карташеву, как, впрочем, и к громадному большинству класса.

Вставка Рыльского так взбесила Карташева, что он покраснел как рак и выругался:

- Болван!

Рыльский поднял высоко брови и спокойно, насмешливо сказал:

- Вот теперь окончательно убедил: молодец!

Карташев открыл было рот, но вдруг, круто обернувшись, пошел и сел на свое место.

- Что, кончил уже? - окликнул его тем же тоном Рыльский.

- С такой свиньей, как ты, говорить не стоит, - ответил Карташев.

- Ну, конечно...

- Постой... - перебил Рыльского Корнев и, обращаясь к Карташеву, проговорил: - Ну, хорошо: ты говоришь, что я перевираю твои слова, так сделай милость, объясни, как же понимать тебя.

- Я не могу спорить, когда один перевирает, а другой горохового шута из себя корчит.

Рыльский открыл было рот для ответа.

- Молчи... - потребовал Корнев.

Рыльский замолчал и только рассмеялся.

- Ну, вот он молчит. Я тоже вовсе не желаю заниматься перевиранием твоих слов: ты сказал, что ты верующий в известном смысле. Я понял это так, что ты все-таки верующий. Выходит, я переврал: так объясни.

Если бы в классе были только Корнев и Рыльский, Карташев, вероятно, так и отказался бы от дальнейшего диспута, но тут было много других, и все ждали с интересом, что скажет теперь Карташев. В числе этих других многие любили Карташева, верили в его способность отбиться от Корнева, и Карташев скрепя сердце начал:

- Я признаю религию как вещь... как вещь, которая связывает меня с моим детством, как вещь, которая дорога моим родным...

Рыльский, повернувшийся было вполоборота, когда Карташев начал говорить, весело покосился на Корнева, отвернулся спиной к Карташеву, махнул рукой и уткнулся в книгу.

- Значит, ты сознательно обманываешь себя и родных? Выходит, что тебя связывает с ними ложь. Такая связь не стоит того, чтобы за нее держаться.

- А тебе разве не доставляет удовольствия на пасху не спать ночь?

- Никакого...

- Врет, - заметил Семенов, упрямо наклоняя голову.

- Да, наконец, это уже другая почва... удовольствие... И в снежки играть удовольствие, да не пойдешь же!

- А отчего мне не идти, если мне этого хочется?

- Ну, иди, - ответил Корнев. - Снег скоро выпадет. Вон товарищи уже ждут.

Корнев показал в окно на толпу уличных ребятишек.

Карташев тоже посмотрел и рассмеялся.

- Рыло, - сказал добродушно Корнев.

Впрочем, таким мирным образом споры редко кончались.

- Ты ему напрасно спускаешь, - брюзжал Семенов Карташеву, когда они по окончании уроков шли домой.

- Я вовсе не спускаю.

- Ну-у, спускаешь... В прошлом году, помнишь, как оттрепал его, а теперь уж сам говоришь: "В известном смысле..."

- Послушай, нельзя же действительно со всем соглашаться...

Карташев рассеянно скользнул взглядом по проходившей даме, по прилавку, заваленному грушами, персиками, виноградом, молодыми орехами в зеленой скорлупе, втянул в себя аромат этих плодов и договорил:

- Я верю... но не могу же я, например, представить себе небо иначе, как оно есть, то есть не простым воздухом.

И Семенов и Карташев, как бы для большей наглядности, подняли глаза в прозрачную синеву осеннего неба.