Год тридцать седьмой   ::   Стругацкий Аркадий

Просто не видят главного – классовая глупость, они считают, что человек – всего лишь человек, и переубедить их невозможно, да, наверное, и не нужно…

Сашка стоял на стремянке и копался в дверном звонке.

– Здравствуй, завмаг, – сказал Григорий.

Сашка взглянул сверху вниз, спрыгнул и сказал:

– Здравствуй, испанец.

– Салюд, камарада, – сказал Григорий, и они обнялись и стали хлопать друг друга по спине.

– Жив, жив, писака, – приговаривал Сашка. – Жив, старый хрен…

Они отпустили друг друга, и Сашка сказал:

– Заходи, раздевайся и кури. Я сейчас…

У него стало какое-то другое лицо – какое-то немного обрюзглое, немного старое, немного нездоровое, но глаза были теплые, кожа по-прежнему смуглая, и у него была прежняя боксерская челюсть.

– Заходи, заходи, нечего меня разглядывать. – Он втащил Григория в прихожую, а сам снова забрался на стремянку. – Там Олег сидит, -сообщил он со стремянки.

– Да ну! – Григорий торопливо стащил пальто, смотал с шеи шарф и бросил шапку на столик у дверей. Он пошел прямо в гостиную. Там сидел тощий и бледный Олег и курил трубку. На столе стояла всякая закуска и две бутылки с коньяком.

– Ого-го! – заорал Олег и вскочил, распахивая руки. – Писатель!

Они обнялись.

– Рассказывай, – сказал Олег.

– Да ну тебя к черту, – сказал Григорий. – Я тебя сто лет не видел. Ничего не хочу рассказывать.

– Чесать, где чешется, и слушать друга, вернувшегося из дальнего путешествия, – сказал Олег. Он очень любил Пруткова.

Они сели рядом на диван, и Григорий закурил, рассматривая Олега, комнату и вообще все. Он очень любил эту комнату. Здесь всегда было хорошо и уютно, хотя и не всегда чисто. И здесь ничего не менялось.

– Ты будешь рассказывать? – осведомился Олег.

– Потом. Дай отдышаться.

– Тогда будем коньяк пить. Сашка! Иди коньяк пить! Ты худой стал, как мощи. Не женился?

– Нет.

– Эх ты, старый хрен. В Испании – и не женился! Смотри, опоздаешь…

– Жениться, Олег, никогда не поздно и всегда рано, – сказал Григорий вдумчиво.

– Не жрешь по утрам, я думаю.

– Не жру.

– То-то и оно.

– Что «то-то и оно»?

– Да вот это самое.

– А конкретнее?

– Заработаешь язву.

– Аналогичный случай был в Пензе, – сказал Григорий.

– Ладно, дело твое, – сказал Олег. – Но учти, что язва желудка состоит в том, что желудок, не получая питания, начинает переваривать сам себя.

– Есть еще такая болезнь – волчанка, – сказал Григорий. – Ты на себя посмотри, мыслитель. Сеченов. Пастер. Тебя ведь анфас не видно.

– Я истощен наукой, – сказал Олег.

– А, – сказал Григорий. – Противоестественная любовь.

– Понаблюдай-ка, братец, десять ночей подряд – похудеешь.

– Я наблюдаю круглые сутки, – сказал Григорий важно. – Я наблюдаю жизнь.

– Ну и как жизнь?

– Да так. День живем, неделю хочем.

– Тьфу на тебя, – сказал Олег и заорал: – Сашка! Пора коньяк пить!

Ни черта здесь не меняется, думал Григорий, осматриваясь. Все то же. Э, а это кто? Здесь раньше висел Ягода… Ну ясно, он его снял. Нехорошая история. А кто же это?

– Сашка! – крикнул он. – Кто это у тебя на стене?

Было слышно, как Сашка ломится со стремянкой в переднюю.

– Эх ты, деревня, – сказал Олег. – Это Ежов.

– А, – сказал Григорий. – Ясно.

Вошел Сашка. Они сели за стол и подняли по первой.

– За Испанию, – сказал Олег.

– За Испанию, – повторил Григорий с удовольствием.

Они чокнулись и выпили. За Испанию я могу выпить сколько угодно, сказал Григорий. А как там дела? – спросил Олег. У него сразу широко раскрылись глаза. Не очень важно, сказал Григорий. Правда? Да, неважно. Трудно очень. А как же «но пасаран»? – сказал Олег расстроенно. Очень трудно. Все правильно, но очень трудно. Сволочь Франция, сказал Олег. Задержали оружие. Сволочи.

Сашка молча разлил коньяк.