Голубой ангел   ::   Проуз Франсин

Всего сорок семь? Лишь миг назад он был ровесником своих нынешних студентов – и что произошло за этот миг?

Может, виной всему жара и духота, столь странные для конца сентября? Эль-Ниньо нагнал вдруг на север муссон. Его класс – на верху колокольни колледжа – самое жаркое место во всем кампусе. Летом рабочие закрасили оконные рамы так, что окна не открываются. Свенсон пожаловался в отдел строительства и эксплуатации, но их сейчас интересуют только выбоины в тротуарах, за которые, если кто пострадает, могут вчинить иск.

– Вам плохо, профессор Свенсон? – Клэрис Уильямс участливо склонила свою хорошенькую головку, на этой неделе выложенную рядами змееобразных ярко-рыжих кудельков. Все, в том числе и Свенсон, в Клэрис немножко влюблены и немножко ее побаиваются, наверное потому, что ум и очарование в ней сочетаются с холодной красотой африканской принцессы, ставшей супермоделью.

– С чего вы взяли? – удивляется Свенсон.

– Вы стонали, – отвечает Клэрис. – Дважды.

– Со мной все в полном порядке. – Свенсон стонет в присутствии студентов. Разве это не доказывает, что с ним все в порядке? – Но кто меня еще хоть раз назовет профессором, того за семестр не аттестую.

Клэрис цепенеет. Расслабься, я пошутил! Студенты Юстона зовут преподавателей по имени, за это их родители и платят по двадцать восемь тысяч в год. Кое-кто из ребят не может заставить себя говорить «Тед»: стипендиаты, такие как Карлос (который избрал окольный путь и называет его Тренером), дети с вермонтских ферм, такие как Джонелл, черные – Клэрис, Макиша, которых совсем не веселят его шутливые угрозы. В Юстоне таких студентов обычно немного, но этой осенью по какой-то неведомой причине все они оказались в группе Свенсона.

На прошлой неделе обсуждали рассказ Клэрис о девочке, которую мать берет с собой убираться в доме богатой дамы, – произведение зловещее и впечатляющее, с жизнерадостной ноты переходящее в кошмар: уборщица, прихлебывая «Тандерберд», бродит по дому, устраивая разор во всех комнатах, а в финале на глазах у перепуганного насмерть ребенка скатывается с лестницы.

Студенты от смущения потеряли дар речи. Все они, как и Свенсон, решили, что рассказ Клэрис если и не взят целиком из жизни, то по меньшей мере болезненно близок к реальности. В конце концов Макиша Дэвис, вторая черная студентка, сказала, что ей осточертели истории про чернокожих сестер, которые либо становятся наркоманками или алкоголичками, либо торгуют своим телом, либо помирают.

Свенсон заступился за Клэрис. Он даже Чехова притянул, чтобы объяснить классу: писателю ни к чему рисовать картину идеального мира, его задача – описать мир таким, каков он есть, не проповедуя и не вынося приговоров. Будто студентам не плевать с высокой колокольни на какого-то давно покойного русского, которого Свенсон по традиции эксгумирует, дабы подкрепить свои шаткие выводы. И все же, достаточно было Свенсону помянуть Чехова, и он начинал чувствовать себя не таким безнадежно одиноким, словно за ним с небес приглядывал святой, который не станет судить его за умышленный обман – за то, что он прикидывается, будто этих ребятишек можно научить тому, чему, как Свенсон прикидывается, он их учит. Чехов заглянет ему в душу и поймет, что он искренне желал бы дать своим студентам то, о чем они мечтают: талант, славу, деньги, работу.

После семинара, где разбирали ее рассказ, Клэрис осталась поговорить. Свенсон пытался найти способ сказать ей потактичнее, что он знает, каково писать что-то автобиографичное, делая вид, будто это художественный вымысел. В конце концов, его второй роман… Трудно поверить, но он и сам не подозревал, каким трагичным было его детство, пока не опубликовали его же роман и он не узнал об этом из рецензий.