История Оливера   ::   Сигал Эрик

Аннотация: «История Оливера» — продолжение знаменитой книги Эрика Сигла «История Любви». Оливер Баррэтт любил Дженни Кавиллери, а она любила его. Но Дженни умерла, а Оливер остался жить. Как живётся человеку после утраты всего самого любимого? Как он может вернуться к людям? И может ли? Удивительно красивая книга. 

---------------------------------------------

Эрик Сигл

История Оливера

1



Июнь, 1969



— Оливер, ты болен

— Я — что?

— Ты очень болен.

Специалист, поставивший этот вопиющий диагноз, пришёл в медицину довольно поздно. Честно говоря, до сегодняшнего дня я пребывал в уверенности, что он — пекарь. Звали специалиста Фил Кавиллери. Когда-то Дженни, его дочь, была моей женой. Она умерла. А нам осталось жить и беречь друг друга — в память о ней. Так что раз в месяц я появлялся у него в Крэнстоне, чтобы сходить вместе в боулинг, выпить за компанию и попробовать какой-нибудь экзотической пиццы. Или же он приезжал ко мне в Нью-Йорк — заняться чем-то в том же духе. Но вот сегодня, сойдя с поезда, вместо обычного соленого приветствия Фил выдал:

— Оливер, ты болен.

— В самом деле? И какого же чёрта, по твоему глубоко профессиональному мнению, со мной не то?

— Ты до сих пор не женился.

Тут он замолчал, развернулся и, не выпуская дерматинового чемоданчика, направился к выходу.

В лучах утреннего солнца, стекло и бетон большого города казались почти уютными. Так что мы решили пройтись пешком с пару десятков кварталов до моей, как я её я называл, холостяцкой берлогой.

На углу Сорок Седьмой и Парка Фил обернулся:

— Что ты делаешь по вечерам?

— Ох, занят.

— Гм... Занят? Это хорошо. И с кем же?

— С «Полуночными всадниками».

— Кто такие — рок-группа, просто банда?

— Ни то, ни другое. Юристы, подрабатывающие волонтёрами в Гарлеме.

— И сколько вечеров в неделю?

— Три, — ответил я.

Некоторое время мы опять шагали молча.

На углу Пятьдесят Третьей и Парка Фил наконец нарушил молчание:

— И всё равно, четыре вечера остаются свободными.

— У меня до чёрта офисной работы на дом.

— Ага, конечно. «Нам задали много домашней работы».

Фил, похоже, относился к моим делам, без должного уважения. Пришлось намекнуть, насколько они важны:

— Я часто бываю в Вашингтоне. Через месяц слушается дело по Первой поправке. Школьный учитель...

— О, это очень благородно, защищать учителей, — восхитился Фил, и типа-между-делом добавил:

— А вот как там, в Вашингтоне насчёт баб?

— Не знаю, — я только пожал плечами.

На углу Шестьдесят Пятой и Парка Фил Кавиллери резко остановился и посмотрел мне в глаза.

— Так когда, ко всем чертям, ты собираешься снова запустить свой движок?

— Этого не случалось уже давно, — произнёс я вслух. А про себя подумал, что великий философ, написавший «Время лечит» забыл добавить, сколько именно времени.

— Два года, — сказал Филлип Кавиллери.

— Восемнадцать месяцев, — поправил я.

— Да, точно... — ответил Фил. Но севший голос выдал его. Он ведь до сих пор чувствует пронизывающий холод того декабрьского дня. Восемнадцать месяцев назад.

Всю оставшуюся дорогу я пытался разрядить атмосферу, вовсю расхваливая квартиру, которую снял после его прошлого визита.

— Так, это она и есть?

Фиг огляделся, и брови у него стали подниматься. Вообще-то всё было очень аккуратно и пристойно. Я специально нанял женщину, чтоб она прибралась тут с утра.

— Как ты называешь этот стиль? — поинтересовался Фил, — Нужник-модерн?

— Ну, — замялся я, — потребности у меня довольно скромные...

— Я скажу тебе. Знаешь, большинство крыс у нас в Крэнстоне живут как раз в таких условиях. А некоторые и лучше. Что это у тебя, за книги тут, чёрт побери ?

— Юриспруденция, Фил.