Табакерка императора   ::   Карр Джон Диксон

Светловолосый, голубоглазый, безупречно юный, несмотря на свои далеко за тридцать, он стоял у окна с видом воплощенной предупредительности. Ева еще раз признала про себя, что он невероятно, непреодолимо привлекателен и в этом причина всех его бед.

— Следует ли мне говорить о сути брака? — вопрошал судья.

— Ой, — сказала Ева. — Пожалуйста, не надо.

— Если б я только мог убедить мадам и мосье…

— Меня и не надо убеждать, — хрипло проговорил Нед. — Лично я не хотел разводиться.

Низенький судья стал даже как будто выше ростом.

— Молчите, мосье! Вы виноваты. Вам и просить у мадам прощения!

— А я и так собираюсь, — отозвался Нед. — Хотите, даже на колени встану.

Он двинулся к Еве, и судья, поглаживая бачки, взглянул на него с надеждой. Нед был неотразим. И он был очень неглуп. Ева вдруг испугалась, что ей от него никогда не отделаться.

— Соответчица по данному иску, — продолжил судья, тайком запуская взгляд в бумаги, — некая мадам, — он опять заглянул в бумаги, — мадам Бульмер Смит…

— Ева, да не нужна она мне. Ей-богу!

Ева ответила устало:

— Мы ведь давно обо всем договорились, верно?

— Бетси Бульмер Смит, — сказал Нед, — корова и потаскуха. Просто не пойму, что на меня нашло. Если ты ревнуешь…

— Вовсе я не ревную. Только вот посмотрела бы я, как бы ты ей со злости прижег руку сигаретой. Интересно, что бы она на это сказала.

Лицо Неда приняло выражение несправедливо обиженного маленького мальчика.

— Ах, вот что ты против меня затаила? Нет, ей-богу?

— Ничего я против тебя не затаила. Нед, послушай, просто мне хочется поскорей со всем этим покончить.

— Я тогда напился. Я ничего не соображал.

— Нед, о чем разговор? Я же сказала — это все неважно.

— Так за что же такое отношение?

Она сидела у большого стола с внушительным письменным прибором. Нед положил ладонь на ее руку. Говорили они на английском, которого не понимал маленький судья, и тот кашлял, отворачивался и, наконец, пылко заинтересовался картиной, висевшей над книжной полкой. Чувствуя пожатие руки Неда, Ева вдруг забеспокоилась, уж не хотят ли ее силком вернуть к мужу.

В общем-то, Нед говорил правду. При всем его обаянии и уме жестокость его была неосознанной, как у малого ребенка.

Жестокость — даже та смехотворная «нравственная» жестокость, которую Ева всегда презирала как фарисейский выверт, — одна могла бы фигурировать в качестве причины развода. Но обвинение в измене действовало куда быстрей и верней. Ну и все. И хватит. Было в их совместной жизни с Недом такое, что Ева скорей бы умерла, чем стала бы рассказывать на суде.

— Брак, — возвестил судья, адресуясь к картине над книжной полкой, — единственное счастливое состояние как для мужчины, так и для женщины.

— Ева, — сказал Нед, — можно, я последний раз попытаюсь исправиться?

Как-то в гостях один доморощенный психолог объявил Еве, что она исключительно внушаема. Но и ее внушаемость имела границы.

Прикосновение Неда не тронуло ее, скорее даже возмутило. Конечно, по-своему Нед ее любит. На секунду она почувствовала искушение; искушение сказать «да» и покончить со всей этой волынкой. Но сказать «да» по доброте сердечной и во избежание неприятностей — значило вернуться к Неду, к его повадкам, к его дружкам, к тому образу жизни, когда все время хочется отмыться и ничего из этого не выходит. Ева сама не знала, расхохотаться ли ей прямо в бачки судье или разразиться слезами.

— Мне очень жаль, — ответила она и поднялась. Лицо судьи просияло надеждой.

— Мадам, кажется, сказала…

— Да нет, ни черта не получится, — буркнул Нед. На мгновение она испугалась, что сейчас он что-нибудь разобьет, как всегда, когда на него находит одна из обычных его вспышек. Но если на него что и нашло, то тут же прошло.