К последнему городу   ::   Таброн Колин

И хотя он знал: это из-за того, что они немного вросли в землю, он никак не мог отогнать от себя мысль, что жертвы его народа уменьшились физически.

И все же инки считали Вилкабамбу раем; они даже попытались воссоздать здесь священный пейзаж потерянных родных земель: скалы и горы, которым они поклонялись. Франциско посмотрел на одну из таких скал – огромную и когда-то священную, – вздымающуюся в сумерках над джунглями. Стены вокруг нее полностью погрузились в землю, так что их даже невозможно было различить. Как будто для того, чтобы уколоть свою совесть, он прошептал описание, которое когда-то прочитал в книгах: «Климат здесь таков, что пчелы устраивают себе гнезда под крышами домов, как в Испании, а маис дает три урожая в год. Здесь разводят попугаев, куриц, уток, местных кроликов, индеек, фазанов, краксов и многие другие виды птиц самой разной окраски. У инков был многоэтажный дворец, крытый черепицей, стены этого дворца были покрыты разнообразными рисунками в индейском стиле. Его двери были сделаны из ароматного кедра. Инки наслаждались здесь, в этих далеких и всеми покинутых землях, ничуть не меньшей роскошью, величием и красотой, чем люди в Куско. Им нравилось жить здесь».

Потом Франциско, раскинув руки, вытянулся на бугристой земле, как на кресте, пытаясь пробудить в себе страдание. Он прошептал молитву о покаянии, потом – о прощении. И в эту самую минуту он вдруг понял: я сам причинил себе всю эту боль. Конкистадоров больше нет, инков тоже нет.

Слезы никак не хотели появляться. Он чувствовал только какое-то неясное презрение к себе, как вкус, оставшийся во рту после блюда, о котором он уже забыл.

Опустившись на колени у подножия священной скалы, он развернул кварцевое зеркало и ощутил, какое оно холодное, какое гладкое и легкое, как будто его уже избавили от всего, что отражалось в нем. Франциско вынул расшатавшийся камень из стены и сунул руку в образовавшееся отверстие. Там была земля: груда компоста. Он склонил голову.

Внезапно он понял, что собирается сделать широкий, красивый жест. Он был свидетелем собственного унижения. Он был красив и благочестив, разве не так: юноша с бесценным даром, готовый возвратить его туда, откуда он был взят, и таким образом искупить грехи своего народа? К нему подступило внезапное отчаяние. В этой части его самого, в этом грехе заключалось все, чем он был.

Франциско не стал смотреться в диск. Он замурует его, так и не узнав, по-прежнему ли в нем может отражаться его лицо. Теперь это не имело значения. Для него теперь ничего не имело значения. Человек не может быть чистым, думал он. Только Господь чист. А человеческое существо, как и его предки, состоит из разных частей, из разных грехов.

Потом он закрыл глаза и засунул зеркало в отверстие. Если Господь простит его за осквернение таинства Святого Причастия, он вернется в семинарию и станет священником. Он будет связующим звеном между Господом и Его паствой. Он вставил на место камень и засыпал щели сухой землей. Теперь даже местные индейцы не смогут найти это зеркало. Когда он снова, сложив руки, встал на колени у стены, его губы зашептали молитву:

– Сжалься над всеми теми, которых ты когда-то сотворил…

Он совсем забыл, что это была молитва инков.