Казак Давлет   ::   Ким Анатолий

Ник-то никого спасти не может. Я смотрела на казака Давлета, ясно понимая, что мы сейчас, в сию минуту, выяснили горчайшую правду. Она была в том, что наша встреча у фонтана на старинной площади Лиссабона была ни к чему. Казак Давлет тоже понял это, в глазах у него также сверкнули тяжкие сле-зы, и он отвернулся от меня.

Тут он вдруг заметил, что вид города с того места, куда они пришли, удивительно знаком. Море красных черепичных крыш, ступенчато громоздившихся на террасах отлогих холмов. Открытый футбольный стадион, по зеленому газону которого гоняли мяч игроки в красных и желтых май-ках – те же самые футболисты, казалось ему, которых он уже видел раньше в той же самой тренировочной игре…

Лиссабон с этого места он несомненно обозревал не раз. Оказалось, что незаметно для него они вышли к тому старинному дворцу, где проходили утренние заседания писательской конференции. Обычно ее участников привозили сюда из “Ритца” на большом автобусе.

– Вот мы и пришли, – сказала она. – Теперь я должна пойти вон в тот дом и работать. Мне надо взять интервью у нобелевского лауреата Иосифа Бродского.

Для этого я и прилетела вчера из Австралии.

Она ушла, на прощанье помахав ему рукой. А он стоял и смотрел ей вслед, не понимая, для чего нужна была эта случайная встреча. Женщина была стройна, шаг ее был сильным и упругим. И ему стало непонятно, что теперь делать: эта порывистая красивая австралийка рассталась с ним, не зная, что он тоже участник этой всемирной писательской конференции.

Он стоял на площади перед дворцом и растерянно улыбался, покачи-вая головой.

Он думал: она подарила мне дорогой талисман, как дарят обыч-но что-нибудь близкому человеку в минуту вечного прощания. И тут казак Давлет как бы очнулся от какого-то наваждения – и увидел себя, свою несуразную громадную фигуру, торчащую посреди площади перед домом заседаний, в котором надлежало в этот час быть ему и слушать чью-нибудь речь, полную замогильного вздора.

Потом он увидел, что по двору перед дворцом расхаживает кореец из России, напялив на голову наушники карманного радио, и слушает выступ-ления на конференции. Так он обычно и делал, этот представитель русской литературы, чтобы не томиться в зале: гулял по двору и слушал ораторов по радио.

Казак Давлет приветствовал его коротким жестом, вскинув над головою руку, затем повернулся и отправился назад в город. И я смотрел ему вслед, такому огромному и сильному на вид, столь убедительным образом существующему – и в то же время совершенно призрачному и постороннему среди господ писателей этой конференции. Там было довольно много и других людей, похожих на призраков, потому что писатели обычно похожи на них. Был седой исландец, сильно напивавшийся к вечеру. Был Салман Рушди, которого вскоре магометане приговорят к смерти за оскорбление ислама, – лысоватый чернявый щеголь в каких-то невероятных шелковых развевающихся одеждах. Еврей Зиновий Зинник, английский представитель русской литературы, – белесый горбун с вкрадчивой походкой. Мой друг армянин и я сам… Но среди всех нас, прославленных на весь мир или совершенно безвестных призраков, казак Давлет был призрачен убедительнее всех прочих.

Итак, он поцеловал руку австралийской журналистке, приветствовал меня жестом и торопливой походкой удалился восвояси в город, словно его там ждали с неотложным и срочным делом. Он мучился тем, что никто никому ничего не может дать, ни денег, ни любви. Встречи мужчин и женщин приводят к недоразумениям, восемьдесят долларов совершеннейший пустяк, если очень скоро, не пройдет и года, тебя на улице зарежет негр. И в скором времени в “Литературной газете” я однажды вдруг прочитаю, что казака Давлета не стало на свете.