Летописцы отцовской любви   ::   Вивег Михал

До сих пор, когда я прихожу с фатером к ней на обед или просто так в гости, она всякий раз на минутку лезет ко мне под стол и пытается отвлечь меня от моего писательства. А потом вздохнет тяжко и опять вылезет. Это даже стало типа такого формального ритуала. И то сказать, ведет она себя так скорей для очистки совести, чтобы по праву считать, что сделала для меня максимум возможного. Это примерно то же, как если бы у кого был паралитичный ребенок, лежак, который не ходит и никогда не будет ходить, но с ним все равно продолжали бы иногда, только для виду, делать разные упражнения. Я говорю это без злобы, просто не верю, что моя писанина так уж может доставать мамочку. Само собой, мало приятного, когда у вас родится дефективный ребенок типа меня, но, с другой стороны, я все ж таки не делаю ничего такого омерзительного. Я что, ем собственные какашки? Я ведь, блин, всего-навсего пишу! Ну под столом, ладно, но кому от этого вред, а? В этом, чесслово, нет ничего такого, на что противно было б смотреть. Как высказался однажды доктор: писание никак нельзя считать неэстетической девиацией.

Больше всего, видать, мамочку донимало, когда я, еще ребенком, без конца лез к ней и записывал все, что она в данный момент делала: пылесосила ли, готовила или стригла на ногах ногти. Или спала. Однажды ночью она проснулась и застала меня врасплох: я сидел в ногах ее кровати (мне было лет шесть) и записывал что-то в тетрадку. Она завизжала как резаная. Короче, я записывал все ее фразы, ее запахи, ее, пардон, амбре, ее настроения, маски, что накладывала на лицо, тампоны, какими пользовалась. Короче, все, что вам только может прийти в голову. Как видите, мое записывание с самого начала носило навязчивый характер, а все, что носит навязчивый характер, как высказался доктор, есть извращение. Он тогда просматривал исписанные тетради, а я сидел под столом и записывал все в другую, чистую, - мне было пять с хвостиком. Потом он наклонился ко мне и сказал: "Позволь взглянуть?" Я дописал фразу и неохотно отдал ему тетрадь. Там было: "Пан доктор просматривает мои тетради. У него жуткие зубы".

Доктор, ни слова не говоря, протянул тетрадь маме. Изо всех сил старался не улыбаться.

Мамочка была в шоке. Пока я не научился писать, я-де был совершенно, ну совершенно нормальный ребенок! И вот на тебе! Что произошло? Она же так возилась со мной! Всегда старалась, чтобы у меня было навалом интеллектуальной пищи! Ну может ли кто объяснить ей это! Ведь роды же проходили нормально! Разве мальчику не хватало кислорода? Видок у нее был такой, будто она хочет обвинить все здравоохранение! Папахен, однако, к делу подошел прагматично: купил мне смывающиеся фломастеры и доску, а года два-три назад - вот этот ноутбук.

Так что мерси боку, папочка!

Заметьте: все извращенцы по большей части живут в одиночестве. Именно так и сказал сестрице тот рыжеватый рукосуй в "Тринадцатой комнате": "День-деньской в метро тыкаюсь в девок, а все равно один-одинешенек". Просто в это никто не врубается - а ведь нам тоже нелегко. Хотя, с другой стороны, почему кому-то должно быть легко, а? И кому именно? Извращенцу! Вот я, к примеру, один целыми днями. Да чего там днями - месяцами! С той поры, как сестрица уговорила меня издать мои записи в виде книги, я стал типа как летописец на вольных хлебах, так что в отличие от фатера не должен ходить каждый день на работу. А быть летописцем на вольных хлебах по существу то же, что выйти на пенсию по инвалидности. Сидишь себе дома и маешься с тоски. Хотя и сижу я под столом с ноутбуком, а результат все тот же. Не говорю, в натуре, что скучаю по-страшному, отнюдь нет, но временами это все же a little bit monotonous, как сказала бы Синди. Стараюсь отнестись к делу рационально. Нет-нет да и вылезу из-под стола и пойду глянуть на улицу, не шлепает ли кто мимо, но, к сожалению, тут мало кто шлепает.