Личная терапия   ::   Столяров Андрей

А в том случае, если психологическая «картинка» точно угадана, вообще – шестьдесят. И хотя статистика у Ковеланца, как и у всякого терапевта, чуть-чуть накручена, все же «превращение в демиурга» действительно позитивирует пациента.

Однако к Геле этот метод неприменим. Настоящая «смена ролей» требует, чтобы у пациента был довольно большой жизненный опыт. Именно это и позволяет подключить его к роли «ведущего». Иначе ему будет просто нечего предложить врачу. Геле же всего восемнадцать лет, и такая нагрузка ей, разумеется, не по силам.

В общем, я предлагаю встретиться в пять часов. Геля несколько недовольна: она считает, что я должен приехать немедленно. В конце концов, мне именно за это и платят. Она не говорит так прямо, но в голосе у нее появляются заметные высокомерные нотки. Кстати, аналогичные нотки возникают иногда и у Мариты Сергеевны. Видимо, это семейное. Привычка к тому, что деньги могут решить любую проблему. Тем не менее, я настаиваю, что раньше у меня никак не получится. Дело даже не в том, что я не могу все бросить и сорваться по первому ее зову, тут – еще одно чрезвычайно важное правило работы с больными. Оно заключается в том, что пациенту ни в коем случае нельзя потакать. Если уступить всяким капризам – один раз, другой, третий, то больной в конце концов сядет тебе на шею. Даже станет чуть-чуть шантажировать своим состоянием. И тогда опять-таки – прощай всякая терапия.

В результате мы договариваемся на четыре часа. Геля говорит, что все равно придет в три и будет там ждать. Это для того, чтобы меня мучила совесть. Я в свою очередь отвечаю, что совести у меня уже давно нет, мучиться я не буду, пусть приходит хоть в два, хоть в час, раньше половины четвертого мне из института не выбраться.

На этой утешительной ноте мы и заканчиваем разговор.

Я кладу трубку и некоторое время молча смотрю на Никиту и Авенира. В голове у меня ни одной мысли, я даже не очень отчетливо соображаю, где нахожусь. Вот как последнее время действует на меня Геля. И Авенир с Никитой тоже смотрят на меня молча и недоуменно. Авенир, как всегда, чуть сопит и крутит в руках пластмассовую авторучку, а Никита покусывает от нетерпения губы и водит карандашом по бумаге. Вероятно, они оба ждут, что я им скажу. Мне однако сказать им нечего. Что касается Гели, они и так все знают. А чего не знают, того им знать пока и не следует. В результате молчание немного затягивается. Я слышу, как в коридоре, напротив наших двух комнаток, отчетливо хлопает дверь и приглушенный стенами голос весело сообщает: «Да нет, я буду минут через двадцать. В общем, если кто-нибудь позвонит, скажите – в двенадцать». Это Балей, как всегда в это время, выскакивает, чтобы быстренько выпить кофе. Пить кофе в отделе он считает зазорным. И еще слышен лифт, который медленно и упорно ползет сквозь здание. Вот он останавливается где-то, видимо, на шестом этаже и опять ползет – теперь уже, наверное, к вестибюлю. Я никак не могу найти нужных слов. Наконец, Никита, давно уже взявший на себя функции распорядителя, откладывает карандаш и берет авторучку с болтающимся на верхнем конце ярлычком. Он проводит линию на листке бумаги. А затем – еще и еще, как бы отчеркивая тем самым все, что не имеет отношения к делу.

Вид у него становится озабоченным.

– Ну что, продолжим? – вопросительно говорит он.

Мы уже третий день обсуждаем приближающуюся конференцию. Эта конференция для нас очень важна: на ней мы впервые расскажем о результатах нашей работы. Проблема вовсе не такая простая, как кажется. Современная наука слишком сложна и давно уже тонет в собственном ветвистом многообразии. Это раньше вопросы, имеющие фундаментальный характер, обсуждались по почте.