Мамониха   ::   Абрамов Федор Александрович

Нового дома-ни одного на весь конец, а старые разваливались на глазах.

Один клюнул на перед, другой скосило набок, у третьего крыша провалилась-верблюд да и только, а четвертый без окон, без дверей-как сарай... И где бывалошные огороды при домах? Где овцы, которые всегда в жару серыми да черными валунами лежали под окошками, в тени у старых бань, пропахших дымом да банным листом?

Но особенно не по себе стало Клавдию Ивановичу, когда он свернул на задворки да увидел развороченные, распиленные на дрова дворы, в которых раньше держали скот... В сорок седьмом он пастушил в Резанове-сорок три коровы было в верхнем конце у колхозников, а теперь сколько? Неужели ни одной?

Тучи, собравшиеся на сердце, немного разогнала тетка Груня. Старинной выделки человек! Долго ли он огибал верхний конец деревни? Минут десять пятнадцать, ну от силы двадцать, а старуха уж тюкала косой в своем огородишке на задах.

- Коса-то налажена? - весело окликнул ее Клавдий Иванович.

Аграфена Артемьевна не отозвалась. Она вся была в работе. И как для истинно набожного человека во время молитвы ничего не существует вокруг, так не существовало сейчас ничего и для нее.

Знакомой-презнакомой тропинкой Клавдий Иванович обогнул остатки старой конюшни, прорысил мимо зернотока, и вот он, белокаменный домина на отшибе, который давеча из автобуса он принял было за новую больницу.

Место Клавдию Ивановичу было хорошо знакомо. Тут раньше был баринов сад, дремучие заросли черемухи и рябины, и осенью они, школьники, бегали сюда каждую перемену - невпроворот было сладкой да кислой ягоды.

Сейчас от старого сада остались разве старые развесистые березы, да и те были на задах, а спереди дома ни единого деревца, и голые окна ярко, как прожектора, полыхали на солнце.

Клавдий Иванович прикрыл ладонью глаза, бегло скользнул взглядом по машинам (на виду, под самыми окошками, и трактор, и грузовик) и просто ахнул, когда увидел въездные ворота слева-высокие, окованные, выкрашенные зеленой краской, с козырьком.

Да неужели это он все сам сделал? Когда же у него прорезались такие таланты?

Отец Гехи, Матюга-бык, был лодырь, каких свет не сидал. Слыхано ли, к примеру, чтобы в деревне, где лес тебе на каждом шагу на пятки наступает, без дров жить?

А Быки жили. И Клавдий Иванович, хоть и совсем сопле!юсым ребятенком до войны был, а запомнил, как Машаягодка, мать Гехи, однажды утром приперлась к ним со слезной мольбой: дайте охапку дров-печь затопить нечем, ребята замерзают.

Геха по части лени, может, и уступал сколько-то отцу, по по части упрямства наверняка обскакал родителя. После войны, бывало, бригадир чем-либо не угодит-и день, и два, и три дома лежит. Ничем не своротишь. Ни уговорами, ни силой. Да по силе ему из молодняка и равных в Мамопихе не было. Как только встал на ноги, так и начал гвоздить сверстников направо и налево: неси пирога, неси яиц, ежели жить хочешь. А с годами он и вовсе обнаглел-даже со старух подать взыскивал. Закатится это середь бела дня в избу, сядет к столу: "Екимовна, у тебя морковка ничего растет?" - "Ничего чур быть". - "Ну дак нынешней ночью ребята вытопчут". - "Да пошто вытопчут-то? Што я им худого исделала?" - "А уж не знаю чего. Только разговор такой был. А ежели не хочешь, чтобы вытоптали, неси крынку молока. Я покараулю".

И Екимовна-что делать-несла.

Хозяин выскочил из дома, когда Клавдий Иванович еще н близко к дому не подошел: пес залаял. Выскочил, крикпул черно-белому, чуть ли не с теленка кобелю: брысь, сатана! - и пошел навстречу, широко, на целую сажень раскинув руки.

- Клавдюха, да неужто ты? А я гляжу из своего овииа, - вялый, с напускной пренебрежительностью кивок на дом, - кто бы это, думаю? Идет и во все глаза глядит на мой сарай.