Месяц в Дахау   ::   Сорокин Владимир Георгиевич

---------------------------------------------

Сорокин Владимир

Месяц в Дахау



Владимир Сорокин

Месяц в Дахау

1. 5. 1990. Сатурн в противостоянии Юпитеру. По И-Цзину на моей триграмме "Благополучное завершение" и "Крик совы". Славянский календарь обещает "Березовый путь". Водолей фатально зависим от Венеры. Все, все зависит друг от друга, полнейшая опосредованность и несвобода. Мы в этой зависимости, как мухи в меду, и малейшее наше движение порождает волны, волны. Которые топят других. Страшно, но приходится смиряться. Сегодня в третий раз был у НИХ. Все со страшными муками, напряжением. И унижением. Мегатонны унижения. Эта свинья в кителе поставила печать. Но какой ценой, Господи! Опять пощечины, хриплые обещания "выпустить кишки по возвращении". Опять чудовищный, нечеловеческий разговор. Я не могу с ними разговаривать. Как они любят и умеют унижать! Этот Николай Петрович явно претендует на место начальника. Господи, сколько, сколько еще? И я опять был непротивленцем. И лица, лица. Как куски сырого мяса. Но я терпел. Когда есть цель, все можно стерпеть. Главное:

РАЗРЕШЕНИЕ

Сорокину Владимиру Георгиевичу, русскому, беспартийному,

разрешается беспрепятственный выезд из СССР в Германскую

Империю для проведения летнего отпуска (28 суток) в

концентрационном лагере города Дахау.

Заместитель Начальника Московского Отдела Виз и Разрешений

МГБ, полковник МГБ СОКОЛОВ Н. П.

2.5.1990. Белорусский вокзал. Поезд до Мюнхена -- 20.07. "Созерцание" и "Войско" по И-Цзину. Возможно, опасно. Арабы сулят "Три четверти". Славянский календарь обещает все тот же "Березовый путь". Надежда. Все живы надеждой. Надеюсь, что все будет благополучно. Господи, помоги мне в непростом пути моем, Чудовищный вокзал. Вонючие крестьяне в лаптях, цыгане, американские паломники со своими идиотскими волнообразными нашивками. Все заплевано, загажено. И апофеозом безвкусицы -восьмиметровый черно-гранитный Сталин рядом с шестиметровой бело-мраморной Ахматовой. И пионеры с тупыми лицами в почетном карауле. Мальчики из Гитлерюгенда, два каких-то (кажется, монгольских) офицера возлагают венки. Лица, лица детей. Тяжело видеть поколение равнодушных, уже с детства зараженных апатией. И безусловно, это наша вина, а не людей с мясными лицами. Даже в том, что они сначала кладут цветы Сталину, а потом -- Анне Андреевне, тоже мы виноваты. И все на крови и слезах, все в грязи. Собственно, вся наша жизнь -- вокзал, как сказала Цветаева. Вечное ожидание поезда, нашего русского поезда, билеты на который покупали еще наши деды. А мы храним их до сих пор, эти пожелтевшие картонки, в надежде уехать. Господи, я готов опоздать, отстать, ползти по ржавым рельсам. Но куда? Толпа инвалидов, попрошаек. Милые, родные русские люди без ног. У вас -- "враги сожгли родную хату", у меня -- "дальняя дорога с бубновыми хлопотами". Красномордый, видавший виды носильщик распихивает их двумя моими чемоданами, они валятся на заплеванный перрон, но тут же поднимаются, как ваньки-встаньки. Аналогия очевидная, слезы сами потекли. Нервы, нервы ни к черту. Уже полвека мы без ног, нас бьют, а мы встаем, нам мочатся в лицо, как мочился мне Николай Петрович на первом допросе, а мы утираемся. Хорошо, что проводница, а не проводник. Но жуткая, однако, физиономия: Nehmen Sie, bitte, Platz. Она смотрит на меня очень не хорошо. Это взгляд тотального непонимания, агрессивного неприятия, взгляд ментальной невыносимости. Пропасть между нами, увы, онтологична. Носильщик внес чемоданы, и сразу приятный сюрприз: я один в купе. Начало ли это белой полосы? Дай Бог. Самое скучное на свете -- купе международного вагона.