Московский полет   ::   Тополь Эдуард

Аннотация: Возвращение на Родину после долгих лет эмиграции... Чем-то оно обернется для знаменитого режиссера и писателя? Радостью? Или чередой опасных приключений, в которых каждое последующее событие — еще более странное и невероятное, чем предыдущее, в которых рискуешь — как дышишь, а способность удивляться теряешь весьма скоро?..

---------------------------------------------

Эдуард Тополь

Московский полет

Часть первая

1



В баре было полутемно. За стойкой, на высоких стульях, сидели два мужика, один — в техасской шляпе и высоких рыжих бутсах, второй — в шортах и в черной безрукавке с надписью «Давайте убьем всех адвокатов!». Оба пили пиво и смотрели бейсбол по телевизору.

Я сел на крайний стул, сказал толстой барменше-пуэрториканке:

— Бренди, плиз.

— What [Что]? — спросила она.

— Бренди… — повторил я.

— What?

Она наклонилась, положив передо мной на стойку свои пудовые испанские груди.

— Бренди, — сказал я в третий раз, внутренне закипая.

— What does he want [Что он хочет]? — повернулась она к двум мужикам. — I don't understand [Я не понимаю].

Я почувствовал, что мое лицо стало белым, но, сдержав себя, сказал:

— Би-ар-эй-эн-ди-вай.

Тут барменша посмотрела на меня с еще большим недоумением:

— What? What?

Я совершенно психанул, взял у нее из нагрудного кармана авторучку и написал на салфетке:

— Не wants a brandy [Он хочет бренди], — прочел барменше тот, который хотел убить всех адвокатов.

— Ah, brandy! — воскликнула барменша и отошла с таким видом, словно до этого я говорил с ней по-китайски.

Конечно, она принесла мне рюмку бренди, но эта рюмка уже не помогла мне. В этой е… Америке даже безграмотная пуэрториканка считает меня человеком второго сорта, поскольку за десять лет я не научился говорить слово «бренди» так, как она. А как я сказал, ф… йо мазер! Бренди есть бренди — или нет?

Я залпом выпил эту вонючую рюмку, швырнул на стойку три доллара и ушел, хлопнув дверью. И с узкого тротуара сразу шагнул на мостовую, но тут же испуганно отпрянул — мимо с оглушительным воем и ослепив меня фарами, вдруг промчалась машина, потом — вторая, третья.

— F… your [Вашу мать]!… — громко крикнул я им и увидел, что рядом хлопают петарды, а вдали, над Бостонским заливом, в черноте неба вдруг рассыпались огненные шары фейерверка.

Я вспомнил, что сегодня 4 июля и что, наверное, там, на набережной, среди праздничной публики смотрят сейчас фейерверк Лиза и Ханочка. И я с ненавистью сказал этим огненным шарам фейерверка: «F… you too!»

И пошел прочь — за причал яхт-клуба, к темной воде, от которой пахло гнилыми крабами. Отсюда не был виден этот ср… Бостон с его праздничным фейерверком, потому что огромный утес, как верблюжий горб, торчал тут рядом с берегом и перекрывал перспективу. Днем во время отливов вода тут отступает настолько, что можно посуху пройти на этот утес, и я часто приходил сюда с дочкой, мы назвали этот утес Ханочкин остров. Лежа на теплом граните, я рассказывал ей про собак, кошек, воронят и ежей, с которыми я дружил когда-то, в своей прежней жизни — в России…

А по ночам на этом Ханином острове устраивается молодежь — любители пива, марихуаны и рок-музыки. Но сейчас они все там, на празднике, и я мог легко приступить к тому, что задумал. Однако эта сволочь барменша выбила меня из колеи, и теперь, будучи в бешенстве, я уже не мог топиться. Да, да, наверно, в бешенстве можно выброситься из окна или вскрыть себе вены, но топиться в бешенстве нельзя — это я понял сразу, как только пришел на берег.

Но куда мне деваться? Как жить? Десять лет я писал книги об империи зла с такой страстью своего желчного еврейского сердца, что советские газеты утверждали, будто эти книги распространяет ЦРУ.