Н. Задеев. Не война, а мир, настоящая хроника   ::   Слаповский Алексей

Он остается в Полынске и телефонирует, телеграфирует производителю, что не согласен брать такой товар. Производитель отвечает: можешь не брать, деньги вами нам уже перечислены, вернуть же их обратно — только через суд. Получатель в бешенстве, производитель издалека посмеивается, а тут приходит в бешенство и железная дорога: кто будет платить за простой вагона? Получатель уверен, что производитель, производитель уверен, что получатель.

Чем эта история кончается в кабинетах получателей, производителей и чиновников железной дороги — не знаю, не будучи туда вхож. Но один факт непреложен — вагон остается стоять. Милиционер Глянько рад — у него появилась работа, он несет круглосуточное дежурство, он крадется по ночам с фонариком, надеясь застать злоумышленников. Но их нет как нет. Наконец милиционеру Глянько объясняют, что товар давно списан и беспокоиться не о чем. Как бы и нет товара. Тогда милиционер Глянько с досады открывает настежь дверь вагона и предлагает всем разобрать по домам телевизоры. Но идет время — никто не берет. А тут осень, дожди и грозы — совсем пропадает товар. Глянько на тачке возит телевизоры по улицам и предлагает всем и каждому — не берут!

И длится это до тех пор, пока не понадобится место в тупике для следующего вагона, а этот, с остатками попорченного товара, увозят неизвестно куда.

В общем, стать преступником у нас невозможно ни морально, ни физически: весь город проклянет навеки тебя, хоть и в душе, молча, — да и сам себя проклянешь.

Тогда Сергей Контрфорсов взял расчет на работе, сказал, что уезжает в дальние северные края за романтикой, а сам укрепил одну из комнатушек родового дома так, чтобы невозможно было выбраться, потом с помощью Аркадия, который уже упоминался, сделал металлическую дверь с решеткой. Сколотил нары, которые отстегивались от стены только на ночь, а днем нельзя было на них лежать, поставил парашу — и таким образом устроил себе тюрьму. Мать поплакала, но знала упрямство сына и согласилась выполнить его требования: три раза в день подавать в окошко еду (на глаза же не показываться!), причем еду такую: на завтрак кусок сухой каши без соли и кружку воды, на обед баланду из пшенной крупы с крупинками мяса, на ужин опять кусок каши с кружкой воды. Телевизора, книг, радио — нельзя. Газета одна в три дня: последний номер «Гудка». Письма (от матери, поскольку кому ж еще было ему писать?) — раз в месяц. Продуктовые передачи общим весом не более двух кило, исключая спиртное, — два раза в месяц. Свидания с родственниками — то есть опять же с матерью — раз в три месяца. Сидеть в тюрьме Сергей определил себе год — и заранее предвкушал, каким счастьем станут для него первые дни свободы. Но по мере сидения, по мере того, как страдания его (а он страдал-таки от одиночества, от нехватки журналов, к которым привык, от нехватки человеческого общения) — увеличивались, он, подобно Александру Бледнову, тоже решил оттянуть момент — и осудил себя еще на год.

Тут мать не выдержала...

Однако, прошу прощения, меня завело в сторону, я ведь намеревался дать хронику, следуя — но противостоя! — пасквилю г. болтатриста, то есть об однофамильцах, которые совсем не такие, как в этом пасквиле.

Взять, например, человека по фамилии Сусоев.

...На этом рукопись обрывается.