Наш старый дом   ::   Екимов Борис

И понемногу потекло новое житье ото дня ко дню, от весны к лету.

Начало

Вечереет. Нынче - время тревожное. Неделю назад снова вдвое дороже стал хлеб. Газет лучше в руки не брать: воюют, убивают, грозят... Возле Чечни опять взяли в заложники целый автобус людей. Там - женщины, дети. Подавай выкуп, миллионы долларов. Вроде сговорились, а потом - взрыв. Погибли четверо или пятеро. Кровь и слезы... Слава богу, телевизор не включаю. Там одна и та же горькая песнь. Летом нам телевизор не нужен. Чего ради сидеть и глазеть в душной комнате. На воле лучше.

Вечереет... Нет в мире ничего, кроме летнего покоя. Теплынь... Рядом - сад и огород. Зеленые кусты помидорные, на них - тяжелые гроздья плодов; острые луковые перья; шершавые, даже на взгляд, листья огурцов, в их сени пупырчатые крепыши; высокие зонты укропа, желтоватые, спеющие. Чуть далее отягченная краснобокими плодами яблоня "яндыковка". Время от времени - глухой стук упавшего яблока. Тишина. Выше яблони - просторное вечернее небо с розовеющими облаками. Они остывают ли, разгораются. Садится солнце или уже закатилось?.. Его заслоняет густая вишня, не в красных, а в черных ягодах от переспелости и ввечеру.

Вечерний покой. Пестрая бабочка пролетела, не тронув тишины. И странно было бы сейчас думать о ценах и деньгах и прочем. Об одной лишь жизни думается, о прекрасной жизни, что неслышно течет теперь летним покойным вечером, уходя к ночи.

К покою, к ночи готовится старая мать моя. Вот она, согбенная, малая, словно дитя, иссохшая от лет и годов, пробирается из огорода тропкою к дому. Походка ее неверна. Идет, оступается на нетвердых ногах. Вот встала и замерла, будто кто-то окликнул, позвал ее из вечернего сумрака, что густеет под яблоней, в зарослях смородины. Почудилось... Дальше пошла... оступаясь. Седые редкие волосы, узкие худые плечи под выгоревшим ситцевым платьем. Старый одуванчик. Снова встала - видно, снова почудилось. Чьи-то шаги, голос, взмах руки, чье-то лицо пригрезилось в сумерках. Их тут много, во дворе и в доме, старых видений - родных людей, которые долгий век жили рядом, теперь - ушли.

Мать уходит к ночному покою. В доме она будет долго молиться, поминая живых и мертвых. Вторые ближе ей: раба божия Анна, и раб божий Петр, и еще один Петр, тоже покойный, и еще один, но этот, слава богу, живой; покойные Коля, Слава и Ниночка, Михаил Николаевич - этого всегда с отчеством, как было в жизни. Молитва долга: для ушедших просит покоя, для живых - судьбы.

Потом она долго будет укладываться, заснет; и во сне к ней придут те, о ком она горячо просила в своей молитве: Нюра, Петя и другой Петя, Слава, Николай, Ниночка...

- Опять Нюру видела, - скажет она утром, - и мамочку с Ниной, они меня звали куда-то. Опять Славочку, Колю...

Но теперь - вечер. Старая мать моя молится в нашем старом доме. Я - на воле.

Низко и медленно летит на ночлег с полей черное воронье. Тянутся долго, кричат. Снова - покой. Высоко в небе - щебет ласточек. Там же, но выше, в самой глуби, - нежный переклик щуров. Щур золотистый... Это - в небе.

На земле же, рядом со мной, - старая летняя кухонька. Стены ее облупились, потрескались, шиферная крыша замшела. Сарай и вовсе убог. Зимний буран содрал его ненадежную кровлю. Весною приехали, на скорую руку набросали сверху старые жестяные листы, кирпичами их придавили. Стоит наш сарайчик. Рядом же - погреб; верх просел, а внутри выпирает пузом кирпичная стена. Скоро рухнет. Время, время... Когда его копали, этот погреб?.. Теперь и не вспомнить.

Старая кухня, старый сарай, старый погреб... На старый наш двор пришла пора запустенья. Мелкая трава "гусынка", почуяв волю, полонит двор. Зарастают даже тропинки. Остались лишь простые цветы: петуньи, ноготки, бархотки, астры. Петуньи теперь цветут фиолетовым, белым. Вечером нежно пахнут.