Неизлечимый   ::   Успенский Глеб

Что ж ты думаешь?

Последняя фраза была произнесена таким отрывистым тоном и с таким решительным ужасом в чертах лица рассказчика, что все просто онемели, ожидая страшной развязки

- Ведь так сам и съел гуся-то!

Загудела и зачмокала толпа, сожалея

- Так, братец ты мой, и слопал сам!

- Эко не поладилось как!

- Эх-ма-хма-хма!.. Рублик-то серебреца!..

- Так и сожрал!.. - подбавляя масла в огонь, прибавил рассказчик.

- Эх-хе-хе.

- Да жирный, пострел, какой - страсть! Так у меня все нутро и переворачивалось. Как гляну на него, не идет в горло, да и шабаш!..

- Эх-хе-хе-е!..

- Так вот все внутренности и перевертываются, как гляну... Вот какое дело... В самую коронацию было, как теперь помню, во какой, как поросенок!..

Словом, существование этого люда было, без всякого преувеличения, сказочное, фантастическое. "Как бог пошлет"

и "коли пошлет бог!" - вот что они по сущей справедливости могли объяснить в разгадку этого существования: вдруг забежит чуть не в сени волк, ну, убьют, сдерут шкуру: слава богу, это хорошо, господь посылает, а не забежит волк, или не наступишь случайно на гуся, или не наткнешься как-нибудь, купаясь, на щуку, не поймаешь ее рукой за жабру, не продашь тогда хоть ложись да помирай или так "кой-как"

толкись вокруг "пустова" места. Уныние, предчувствие, что все дело обывателей должно кончиться только могилой, сознание, что лучше всего махнуть рукой, - такое утомительное и тяжелое состояние духа проникало всех и вся, пропитывало даже, кажется, самый воздух, которым дышал городок. Никто из скучавших и изнывавших обывателей не знал путем, отчего это вдруг не стало на свете житья: почти никто не мог бы объяснить этого, например, помощью новых путей и пунктов торговли; все только "чуяли" свою погибель, и чуяли ее тем сильнее, что на глазах всех жителей совершался въявь факт, для них весьма знаменательный. С давних, с незапамятных времен "всей округой" владел и все торговые и вообще всякие дела вел старинный основательный дом купцов Пастуховых, и вот в настоящую минуту этот-то капитальный дом, эта древняя фамилия, которая составляла, можно сказать, всю денежную и всю действующую силу во всем уезде, фамилия, вокруг которой пропитывались сотни уездной мелкоты, которая украшала храмы божий, которая уважалась в губернии, имела медали и проч., - эта-то фамилия, этот корень древа жизни несчастного уезда, - явно, на глазах всех, изводилась вконец, вымирала... Божеское ли это было попущение, отзывались ли этим измором волку овечьи слезки, как думал иной злопамятный обыватель, или просто фамилия увидела, что в нонешнее время не так и не с такими капиталами орудуют люди, или просто от слишком долгого и прочного благополучия выродился в ней всякий ум и талант, или заела ее совесть, или все это вместе осадило и одолело ее, - только стали твориться в ней недобрые дела, от которых всем обывателям стало тяжело, уныло и тошно жить на свете... В какие-нибудь два года с Пастуховыми случилось множество бед. Во-первых, старший брат, бывший по смерти родителя главою фирмы и державший все дела на должной высоте и в строгом порядке, вдруг стал "задумываться" и сошел с ума... Его отвезли в сумасшедший дом в Москву... После него осталось двое детей, оба пожилые и холостые; но один - горький пьяница, босиком и в рубище бегает по городу с ругательствами на свою семью, а другой, какой-то полуидиот, постоянно шатается по церквам и стоит где-нибудь в углу с закрытыми глазами... Их знал город и прежде, но почему-то не придавал значения ни ругательствам пьяного, ни богомолью трезвого; теперь же, когда вдруг ни с того, ни с другого помешался, сошел с ума самый старший брат, глава фирмы, воротило, оба полуидиота обратили на себя всеобщее внимание, и в пьяном оранье одного, как и усердном богомолье другого, стали видеть и понимать предвестие чего-то дурного...