Никогда   ::   Петрушевская Людмила Стефановна

Еще долго смеркалось, наконец наступила какая-то сравнительная темнота. Бабка охала за печью, повторяя «Господи твоя воля».

«Одна заря сменить другую спешит…» машинально повторяла про себя Лена, чутко прислушиваясь к тому, что происходит на улице. Сердце ее колотилось.

На улице тихо гудели какие-то голоса, молодежь явно стояла кучкой. Потом гул голосов стал явственней и наконец кто-то подошел под окна и сказал:

— Пусть она выйдет, теть Люб!

— Да, — подхватил другой, — поговорить надо.

Глухо засмеялись. Грянули по оконной раме чем-то, палкой, что ли.

Бабка, чуть не плача, сказала:

— Разобьют окно-то! Сходи выйди к ним. Ничего тебе не будет. Мне окно разобьют.

Лена, в ночной рубашке, подошла к окну, отвернула занавеску и посмотрела вниз. Темная кучка сбилась тесней.

— Выходи, — пригнувшись, сказал кто-то.

Вспыхнула зажигалка, кто-то второпях прикурил.

Осветилось зажмуренное лицо с вытянутыми, как у обезьяны, губами.

— У меня топор! — крикнула, подняв топор поближе к стеклу, Лена. — То-пор!

Отойдя от окна, Лена сказала бабке:

— Убью первого же, кто сунется.

Еще раз сильно стукнули в раму. Из сеней раздался голос Раисы:

— Открой, теть Люб!

И она стала бить кулаком в обитую холстиной дверь.

Бабка закричала:

— Зачем я тебя только пустила! Разобьют на хер окно! Иди отседа! У ней топор! У ней топор! Глянь под лавку!

— Бабушка, не открывай, ради бога, — сказала Лена. — Завтра я заявлю в милицию на нее.

— Уйди ты Христа ради, навязалась на мою голову, — неизвестно кому бормотала старушка.

Только под утро прекратились эти крики и стук в дверь и в окно.

Измученная Лена уснула и тут же проснулась, бабка грянула дверью в сени, вышла. Был уже белый день.

Лена собрала свою сумку, оставила бабке на столе деньги, подумала и оставила ей свои бутерброды. Было жалко старуху, которая живет между двух огней — боевая Раиса и наследница, племянница во Владимире.

Трудно было опять идти по деревне воскресным утром. Почему-то у всех домов стояли люди и переговаривались, как во время ареста крупного преступника, подумала Лена. Она старалась идти обычным шагом, а люди смотрели на нее все теми же выпученными глазами, и какая-то женщина сказала ей вслед:

— Топором машет! Наших ребят зарубить хотела!

Лена шла, подняв голову, и вдруг поймала себя на том, что улыбается, как преступница — но ничего не могла с собой поделать, лицо растянулось как у пластиковой куклы.

Впереди была дорога по лесу.

«Зачем я сказала Раисе, где детский садик Пашки!» — с отчаянием думала Лена.

Идя через поле, Лена заметила впереди двух теток с вещами.

Она догнала их. Тетки продвигались совершенно не туда, куда нужно было Лене, не к детскому саду, а к автобусу, но Лена шла и шла за ними прямиком на остановку два километра и села в подошедший битком набитый автобус, вся дрожа.

Проехав одну остановку, Лена, как опытная шпионка, путающая следы, вышла (тетки явно смотрели на нее во все глаза), дождалась встречного автобуса и вернулась к детсадику через полтора часа.

Как ни в чем не бывало, Лена взяла Пашу на речку, просидела с ним там весь мертвый час до полдника, а потом, опять-таки с дрожью в коленях, пошла на все ту же остановку.

Там было столько народу (вечер воскресенья), что Лена, умудрившись влезть чуть ли не последней, стояла весь путь на одной ноге, стиснутая со всех сторон народом, но уже совершенно не страшным, посторонним пьяноватым народом, и радостно ехала в метро к своему отцу убирать, мыть и кормить, стирать и укладывать его, свое старенькое дитя, и вся жизнь представлялась ей чистой и светлой, только надо было забыть ужас подмосковной деревни, ужас Раисы и ночной толпы.

Но забыть не удалось — никогда.