Новое содержание   ::   Никитин Виктор

Попытка кашля отдавалась тупой болью; боль почему-то хотелось испытать снова. Стало ясно: грусть пряталась именно там, там она жила, не обнаруживая себя прежде. Про то, почему первый и второй акт поменялись местами, Сергей Николаевич спросить забыл.

Ехали в тряском и неприглядном "сарае". Жена и дочь не могли разделить его беспокойства, потому что ничего не знали, и тем самым отдалялись от него. Общим для них и Сергея Николаевича было воодушевление после спектакля, но у них оно было радостное, без осложнений. Им они и делились друг с другом. Они сидели, а он стоял над ними и уже думал, что ему надо быть осторожнее.

Когда вернулись домой, голос дочери сразу же зазвучал серебряным колокольчиком: она принялась напевать "Улетай на крыльях ветра". Ноты высокие, звонкие; проблема низкая, медицинская. Нарост, бугорок, внутренняя выпуклость - как хочешь его или ее назови - уже при открытом ощупывании производила тревожное впечатление, что и подтвердилось на следующий день, когда Сергей Николаевич обратился в поликлинику. Для врача не составило труда поставить диагноз: паховая грыжа, необходима операция. Сергей Николаевич показался наконец жене - до этого молчал. Она смотрела на грыжу как на диковинку, редкое и неудобное приобретение. Спросила разрешения потрогать. Осторожно. "Так не больно?" - "Нет". Сергей Николаевич стоял со спущенными брюками. У него, несомненно, дурацкий вид, она - слишком серьезна. В таком состоянии он уязвим. Она никогда этого не забудет, решил он. "А как же мы теперь будем?" - "Не знаю", - "Бочком как-нибудь?" Она пыталась шутить.

Как только Сергею Николаевичу объяснили причину, назвали ее, так сразу же он осознал неудобство. Грыжа мешала при ходьбе. Она представлялась то потерянным кем-то кошельком, то подброшенным стальным шариком. Лежать в каких-то положениях, поворачиваться - на все находились ограничения. Самым тяжелым испытанием для него вдруг оказалось бы от души засмеяться - из-за сотрясения. Кошелек бы стал противно трепыхаться, шарик - пребольно толкаться. Случаев для искреннего, животного смеха, правда, не предоставлялось. Да Сергею Николаевичу и не до смеха было. Непонятно и обидно - да: тяжестей никаких не поднимал, работа в основном сидячая; ни у кого из его знакомых, кому, как и ему, еще не перевалило за сорок, грыжи не случалось, даже намека на что-либо подобное не было; ну если аппендицит какой-нибудь - и все. Почему именно ему такое выпало?

В голове Сергея Николаевича звучала тревожная музыка, предшествующая арии князя Игоря из третьего акта: "Зачем не пал я на поле брани..." Слова не имели к нему никакого отношения, можно было бы остановиться и до них, но впечатление от исполнения симфонического оркестра соответствовало его душевному настроению. Он готов был согласиться, что для слушателя драматизм музыки все равно оказывался сторонним, искусственным, пусть и красивым, если он не проникался, не желал ему открыться. Сергея Николаевича именно этот драматизм, тревога или скорбь дисциплинировали по жизни, заставляли всегда внутренне собираться. Он любил оперу, вообще - классическую музыку. Был чутким слушателем в узком смысле: открывался, выискивал необходимые ему для упорядочения собственного существования места и сразу же прятал их в себе, таил, а когда возникала потребность - пользовался, чтобы устоять против хаоса и бесцельности. Жена и дочь над ним посмеивались, считая его несовременным, однако посещению театра были рады. Долго собирались в оперу, все не шли по разным причинам; наконец выбрались, и вот как вышло.

Чего-то ждать смысла не имело.