О товарище Сталине   ::   Астафьев Виктор Петрович

А он и в самом деле оброс чернущей молодой бородой, хотя на голове его был волос рыжеватый, и, когда он выходил на улицу, полудикие люди закрывались от него на все запоры. Однажды он услышал в одном из домишек детский хриплый крик, сорвал дверь с крючка, вошел в дом и увидел умирающую на голой скамье девочку. Отец девочки спокойненько спал на голой печке, мать чего-то варила на шестке и не оборачивалась на крик. Дети, которые были еще в доме, попрятались под топчан и скамейки от черного страшного человека.

Отодвинув от печи обмершую женщину, Черный заглянул в печь, обнаружил в нем котелок с кипятком, обмыл руки, в кипятке же обварил ложку, открыл черенком ее рот больной девочки, заставив хозяйку посветить ему таганцом из рыбьего жира, осмотрел девочку и сунул ложку ей в горло. Она вскрикнула, и изо рта ее хлынул гной. Поискав в доме какое-нибудь лекарство и не найдя его, Сталин смазал горло девочки рыбьим жиром, завязал ее шею чистой тряпкой и ушел. Назавтра, а это значит, в темноте же заполярной ночи, навестил девочку. Она уже играла с детьми, улыбнулась Черному, и остальные дети от него не спрятались.

Это была первая и единственная пока семья и дом, в который пускали Сталина, и где отец, хозяин дома Сидоров, так зауважал ссыльного, что научил его ставить уды-подпуски под лед на налима и подарил ему свою старенькую пешню. Самолов же товарищу Сталину, хоть и гениальный он был вождь, не поставить было одному, если б он попытался это сделать, то тут же и оказался бы на дне, и его там съели, иссосали бы рыбы, особенно охочие до дохлятины налимы, и мы бы лишились «лучшего» в мире вождя, отца и учителя.

Был, пусть и недолго, и еще один ссыльный в Курейке — товарищ Свердлов, жил от Сталина или Сталин от него всего через два дома. Но они не общались друг с другом, не ходили друг к другу и не здоровались даже друг с другом — наша революционная история отчего-то помалкивает об этом факте и не доискивается причин.

Товарищ Сталин от скуки играл в подкидного дурака с урядником, который изредка навещал своих подопечных, наезжая из Туруханска, и которого сыны соцреализма изображали на карточках со свирепо горящим взором, во время страшной пурги подглядывающего в окно, за которым при свете лампешки товарищ Сталин сосредоточенно что-то писал, конечно же, гениальное, конечно же, «тайное» и революционное.

То, что он, в буквальном смысле этого слова, подыхал с голоду, ибо ни хлеб, ни мацони в Курейке не росли и не водились, в ту пору едва вырастала здесь водянистая картошка, иногда овес и морковка, и будущий вождь, как и остальные жители Курейки, ел налимов и поддерживал зрение рыбьим жиром это как-то не увлекало историографов, художников слова и кисти, выводками крутившихся вокруг «выигрышной» темы. «Художники» и «мыслители» были все какие-то пройдошистые, восторженно-наглые, истинные стервятники, пирующие на ниве культуры.

Эти стервятники пытались втолкать в экскурсию по музею вроде «исторического экспоната» и уборщицу Варю Сидорову, спасенную когда-то вождем, но она, местная сельдюшка, только начав говорить, захлебывалась слезами и твердила одно и то же: «Спас мне зысь, спас зысь… Товарис Сталин… Есип Висарьеиыц… зысь…»

Убежал товарищ Сталин с Курейки в середине апреля, и это тоже было приписано его гениальности и находчивости. Но в середине апреля здесь так дует и метет, что собаки в дом под лавки залезают, а до первого стайка от Курейки до Горошихи верст двадцать и дорог нету.

Должно быть, товарищ Сталин в молодости в самом деле был мужиком сильного характера и немалых организаторских способностей — с тем самым урядником он доигрался и договорился до самой сути, и урядник, некому было более, организовал и осуществил побег Сталина из Курейки, чем и прославил ее на все Отечество наше, пусть и не на продолжительное время.