Одлян, или Воздух свободы   ::   Габышев Леонид

- Девятисот нет, - добавил он твердо.

Каждая папка была зачем-то обернута в несколько слоев вощеной бумаги. В этой папке помещался дорогой, почти что кожаный скоросшиватель, внутри которого, наконец, были подшиты - каждая страниц на полтораста - рукописи. Таких многослойных сочинений я тоже не встречал.

- А в пергамент-то зачем заворачиваете? - естественно, поинтересовался я.

- А если в воду бросать? - живо откликнулся он.

С усталостью метра я разрешил ему оставить рукопись на просмотр, только чтоб не торопил.

- Хорошо, я зайду послезавтра,- согласился он.

Много повидал я графоманов и начинающих - этот восхитил меня.

- Послушайте, вы сколько сидели?

- Пять лет.

- А сколько писали?

- Ровно год.

- И хотите, чтобы я прочитал за один день?

- Так вы же не оторветесь.

Ни тени сомнения.

- А кто еще читал?

- А никто.

- Так откуда же вы знаете?

- Кстати,- сказал он,- у меня еще есть рекорд, не зарегистрированный в "Книге рекордов Гиннеса". Это может послужить хорошей рекламой книге.

Я уже ничему не удивлялся.

- Я могу присесть пять тысяч раз подряд. Сейчас сразу, может, и не смогу. Но если надо, потренируюсь и быстро войду в форму. Не верите? Ну две тысячи гарантирую прямо сейчас. Хотите?

- Ладно, верю, ступайте,- сказал я тоном умирающего льва.

Но он заставил меня тут же раскрыть рукопись! И я не оторвался. Как легко зато отступили от меня мои собственные беды! И никто потом не отрывался из тех, кто читал... Хотя их и не много было.

Вот уже пять лет эпизоды этой книги стоят перед моими глазами с тою же отчетливостью. Будто они случились на моих глазах, будто я сам видел, будто сам пережил.

Это страшное, это странное повествование! По всем правилам литературной науки никогда не достигнешь подобного эффекта.

Бытует мнение, что бывают люди, которые знают, о чем рассказать, но не умеют. Бытует и мнение, что теперь много развелось умеющих писать - только им не о чем. Оба мнения недостаточно точны, потому что относятся так или иначе к несуществующим текстам. Потому что - не знать или уметь, а мочь надо. Леонид Габышев - может. Потенция - самая сильная его сторона. У него эта штука есть. Он может рассказать нам о том, о чем, пожалуй, никто не может рассказать, тем более мастер слова. Жизнь, о которой он пишет, сильнее любого текста. Ее и пережить-то невозможно, не то что о ней повествовать. Представьте себе достоверное описание ощущений человека в топке или газовой камере, тем более художественно написанное. Наша жизнь наметила такой конфликт этики и эстетики, от которого автор со вкусом просто отступит в сторону, обойдет, будто его и не было. Габышев не может уступить факту и отступить от факта именно потому, что факт этот был. Был вот высшее доказательство для существования в тексте. Голос автора слит с голосом героя именно по этой причине. А не потому, что автор по неопытности не способен соблюсти дистанцию. Дистанция как раз есть, иначе не охватил бы он жизнь героя в столь цельной картине. Памятлив автор и в композиции: переклички его в эпизодах и линиях, так сказать, "рифмы" прозы, свидетельствуют о некоем врожденном мастерстве, которого чаще всего не достигают умеющие писать. Эти "рифмы" обещают нам будущего романиста.

У Габышева есть два дара - рассказчика и правды, один от природы, другой от человека.

Его повествование - о зоне. Воздухом зоны вы начинаете дышать с первой страницы и с первых глав, посвященных еще вольному детству героя. Здесь все - зона, от рождения. Дед - крестьянин, отец - начальник милиции, внук зек. Центр и сердце повести - колония для несовершеннолетних Одлян. Одлян имя это станет нарицательным, я уверен.