Отречение   ::   Проскурин Петр Лукич

– Мне как-то не по себе последнее время, Иван Христофорович, – признался он. – Вы занимаетесь Бог знает какими второстепенными частностями… Свою работу по живому веществу почти забросили, ее ведь, кстати, никто сейчас в мире больше не сделает. Не справитесь вы с ними, поверьте, Иван Христофорович, они должны сами отмереть…

– Чушь, чушь, Петр Тихонович, – опять не согласился Обухов. – Очередная ересь, вера в невозможное, тот же хилиазм, он у нас у всех в печенках. Посмотрите же здравым взглядом на эту гниющую страну, вы в состоянии пройти мимо?

– Не могу понять корней сталинизма, – сказал Петя. – Что есть сам Сталин?

– Дело не в Сталине, с его весьма скудным культурным слоем и с мощнейшими инстинктами, – раздраженно возразил Обухов. – Дело в породившей его системе. Породила и вознесла, и никаких ершей. Сейчас, уже на нашей памяти, вылепила еще более идиотскую модель… Старческого хилиазма.

– Все-таки в Сталине чувствуется личность, – сказал Петя. – Не в пример нынешним деятелям… Сколько я отца спрашивал, все обещал, откладывал, уклонялся, а ведь не раз встречались… В специальной литературе – сплошная ложь, панегирик. И в романах…

– Романы лгали и лгут, не забивайте вы себе мозги мусором, коллега, – сухо засмеялся Обухов. – Попытка понять Сталина – попытка понять истину о трагедии России. Опаснейшая штука, коллега! Не советую, мгновенно оторвут голову. От Сталина ведь обязательно пойдешь дальше, назад, вглубь, и сюда, в наше достославное время. В этом вопросе каждый выплывай как знаешь. Небывалый в истории случай запланированной и упорно проводимой верхами массовой дезинформации. Корень зла – все в том же хилиазме!

– Об этом ведь даже написать невозможно! Само словечко какое завиралистое! Хилиазм! Ну, кто услышит? Что, вот сейчас станешь на бульваре и начнешь проповедовать? Э! Граждане! Послушайте!

Несколько человек оглянулись и даже приостановились, ожидая дальнейшего, но Петя, поймав изучающий и даже подзадоривающий взгляд Обухова, оборвал, раскланялся, извинился, и они двинулись дальше; Обухов, взглянув на часы, заторопился, вспомнил о необходимости принимать гостя из Швеции.

– Есть, есть люди, талантливейшая молодежь! Одержимая! Вот Вениамин Алексеевич Стихарев, вы прекрасно его знаете. Очень одарен. Одержим… Вокруг него уже складывается направление… Вот, пожалуйте, год, два и успешно продолжит…

– Докторская у него, конечно, выдающаяся, – согласился Петя. – Вот только зачем вы уговорили его в свои заместители? Либо администратор, либо ученый.

– Вы оцените мое решение позже, Петр Тихонович…

– Я позвоню вечером часов в девять? – спросил Петя. – Успеете прочитать?

– Звоните ближе к одиннадцати, – ответил Обухов, – а, впрочем, лучше сразу и приезжайте, обговорим конкретно.

Они миновали вход в метро, пересекли бульвар на углу Волхонки и уже хотели расходиться, но Обухов неожиданно придержал собеседника за плечо.

– Жаль, жаль, у нас всегда не хватает времени, – сказал он, и в голосе у него прозвучали какие-то незнакомые Пете мягкие интонации. – С одной стороны, хорошо, а с другой – жаль, жаль… Знаете, я ведь такой старый, помню еще времена совершенно доисторические, метро называлось тогда именем Кагановича…

– Кагановича? – удивился Петя.

– Вот видите… Любимые места юности, я здесь неподалеку на Староконюшенном жил, – опять все с той же неуловимой грустью сказал Обухов. – Напротив, видите, дымится хлорированная грязная лужа, именно там стоял храм Христа Спасителя. Я очень любил сидеть на ступеньках его лестницы, с другой стороны, у реки. Весь какой-то бело-розовый, торжественный, возносился к небу, как молитва или хорал… Как-нибудь расскажу.