Паровоз из Гонконга   ::   Алексеев Валерий

Стараясь не встречаться взглядом с водителем, Андрей стал помогать ему выгружать вещи, которых и в простой "Волге" было достаточно. Впрочем, трудно сказать, кто кому помогал: бывалый таксист лишь делал вид, что усердствует. От мамы Люды было больше суеты, чем пользы, а тетка Клава стояла в стороне, держа за руку Анастасию и всем своим видом выражая осуждение и гнев.

- Сколько ты ему дала? - ревниво спросила она Людмилу, когда водитель, откозыряв и пожелав мягкой посадки, уехал.

- Ай, оставь, - жалобно сказала Людмила оглядываясь. - Рубль накинула, дело какое...

- Давай-давай, деревня, - пробурчала Клава, отворачиваясь, - смеши Москву, сори деньгами. Сундук шевяков привезешь из своей загранки...

Людмила сделала вид, что не слышит. На ней было старомодное черное платье с полупрозрачной вставкой на груди, вполне приличное на вид и надеваемое лишь "по метненьки.м денечкам". А вот пальто, бордовое, ношеное, казалось совсем подростковым, и, чтобы хоть как-то скрыть его убожество, Людмила ходила по Москве нараспашку, что придавало ей задиристый вид.

- Заплутались они, что ли? - проговорила она, ни к кому не обращаясь. - А может, в аварию вбухались?

- Мама! - гулким басом сказал Андрей. - Ну что ты, как курица? Стой и молчи.

Людмила повернулась к сыну, скорбно посмотрела ему в лицо.

- Ты и там со мной будешь так разговаривать? - понизив голос, спросила она.

Андрей ничего не ответил и по-мужицки тяжело, набычась, сел на край чемодана. Завидев, что он отдыхает, Анастасия тотчас же выпростала свою руку из Клавиной и со словами "Я к Бате пойду" подбежала и, став рядом с братом, прижалась к его плечу. Одета девочка была нарядно: на ней были клетчатые брючки, клетчатая кепка с помпоном и клетчатое же пальтишко из той же материи. Мама Люда хотела, чтобы при одном взгляде на ее детей все говорили: "Смотрите, какой ансамбль". Однако веселая кепочка лишь оттеняла бледность Настиного лица, а брючки были уже мокрые, и мама Люда знала об этом, но полагала, что ради гармонии можно и потерпеть.

"Батя" - так звала сестренка Андрея с тех еще времен, когда не умела выговаривать "братик". Мама Люда лелеяла эту традицию, вроде бы навязывая ее дочке ("Иди к Бате, поиграй со своим Батей!") и инстинктивно стараясь продлить ее младенчество. Точно так же тетка Клава настаивала, чтобы Настя называла ее "мама-кока", в смысле "мама-крестная"; можно было себе представить того маленького идиота, который первым вместо "крестная" произнес "кока" и вызвал чье-то старческое умиление. Андрей запрещал сестренке называть его Батей, и все же нет-нет, да и проскакивало: "Батя, а что это?.. Батя, а почему?.."

Но сегодня Настя ни о чем не спрашивала, просто стояла, прислонившись к брату бочком. В двух шагах от детей бесшумно раздвигались и сдвигались, пропуская пассажиров, автоматические стеклянные двери, технический изыск этот был в те времена новинкою даже в Москве, но дети смотрели на двери равнодушно и тупо - так во всяком случае могло показаться тому, кто неспособен был понять. какой тревогой наполнены их души.

Наконец подкатил долгожданный "универсал", захлопали дверцы, вылезли мужчины: высокий сутулый Иван Петрович и коренастый темнолицый дядя Сережа.

Людмила кинулась к мужу.

- Черти вас за килу тягали! - зашептала она, трепеща от ярости и озираясь. - Вся прямо испсиховалась!

Людмила работала в городской библиотеке и, как она сама говорила, книжной пылью пропиталась насквозь. Однако стоило ей взволноваться - в ней просыпалась простая сельская баба. Она и родом-то была не из города Щербатова, а из рыбацкой деревни Ченцы. Там до сих пор жили ее и Сережины родичи - мелкорослые чернявые люди, в городе их называли нанайцами.

Иван Петрович улыбнулся и, ничего не ответив, принялся открывать заднюю дверцу "универсала".