Пирамида   ::   Голдинг Уильям

Я знал, что она работает рядом, в приемной у доктора Юэна, что у нее сияющая черная грива до плеч и фигура, преображающая белое с синим ситцевое платьице, знал, что она дочь городского глашатая и живет в одной из развалюх Бакалейного тупика. Но, конечно, мы с ней ни разу не разговаривали. И знакомы не были. Само собой.

Я на цыпочках спустился по лестнице, в темноте избегая третьей ступеньки, под звуки нежного храпа из родительской спальни. Снял с гвоздя плащ, с предосторожностями, как взломщик возле сейфа, поднял цепочку, щеколду, отпер ключом входную дверь. Эви дышала в нее с другой стороны.

– Сто лет копался!

Она как-то странно пропела это и скрипнула зубами. Сейчас, совсем рядом, я разглядел, что она накинула на голову шарф и обеими руками придерживает ворот плаща.

– Спешил изо всех сил. Чего тебе?

– Бобби Юэн с машиной в лесу. Не может ее сдвинуть.

Какие бы зыбкие допущения и надежды ни роились в моем мозгу, они тотчас лопнули. Бобби Юэн был сын доктора Юэна. Мы были соседи, и я его не любил. Я завидовал его частной школе, предстоящему поступлению в Крануэлл [3] и главное – его красненькому мопеду.

– А мне какое дело? Почему он, например, Генри Уильямса не попросит?

– О Господи!

Она немного ссутулилась, качнулась ко мне. Может, из-за туч поднялась луна. А может, поднялись сами тучи. Так или иначе, все вдруг обтянуло светом, рассеянным, смутным, будто исходившим отовсюду сразу или присущим самой природе воздуха. При этом свете я мог подробней ее разглядеть. Лицо очень белое, рот и глаза – черными сливами, и по ним размазаны черные пряди. Ее обливала и стекала с нее ручьями вода. Она шмыгнула носом, вцепилась в мои плечи, ткнулась лбом мне в грудь.

– И еще у меня, это, каблук отлетел. Папка прям...

Дернула головой, одолевая чиханье, зажала ладошками рот. Молча содрогнулась. Пукнула.

– Извиняюсь.

Сливы глянули на меня поверх ладошек. Она смущенно хихикнула.

– Послушай, Эви. Что я, по-твоему, должен сделать?

– Помоги ему машину из пруда вытащить.

– Из пруда!

– Ты знаешь это где – лесом-лесом и на горку. Ох, ну, Олли! И чтоб никому. Прям жуть, что будет...

– Пусть сам со своим отцом разбирается. Недоумок малолетний!

Роберт был на три месяца старше меня, Эви – на три месяца младше.

– Как ты не соображаешь, Олли! Это не отца его машина!

– А, ну, значит, так ему и надо.

– Ох, Олли, а я на тебя понадеялась...

Она шагнула ко мне, подошла вплоть. Вжала в меня груди. И тут, будто она включила его своей волей, я почуял запах, от которого у меня зашлось дыхание. Плащ мокро свисал с нее, и под ним мало что было надето.

– Мне в двенадцать дома быть, кровь из носа.

– Уже первый час.

– Знаю. Если папка узнает...

При всем холоде и сырости ночи сердце мое забухало – бух, бух, бух. Руки обвились вокруг нее. Она ровно дрожала.

– Ладно уж.

Она стиснула мои плечи.

– Ох, ну, Олли, ты мировой человек!

Нижняя из трех слив приподнялась, и я ощутил холодный клевок. Она меня отпихнула.

– Скорей. Ты лучше на велосипеде ехай.

– У меня фонарика нет. Я лучше бегом. И – Эви...

– Чего?

– Может, мы с тобой... Ну, может, мы...

Она, кажется, вздумала прихорашиваться – подняла руку, чтоб смахнуть с лица свисавшие пряди.

– Ну, это мы потом разберемся, да?

И – исчезла, ковыляя через Площадь и придумывая увертки.

Я удостоверился, что смогу попасть в дом, тихонько закрыл калитку и ушел на цыпочках. Отойдя на безопасное расстояние, я припустил трусцой, мимо ратуши, по Главной улице, к Старому мосту. Ветер, пожалуй, поутих, но дождь лил по-прежнему ливмя и, когда я пробегал мимо гаража Генри Уильямса, уже ручьями натекал мне за ворот. Как ни противно мне было помогать Роберту Юэну, я был счастлив.