Питомка   ::   Слепцов В А

Деревня была плохенькая - домов двадцать. Некоторые только еще строились после пожара и стояли без крыш. От новых срубов пахло смолой и дымом. На улице народу совсем не было; только на краю деревни три девчонки сидели на завалинке и, поджав под себя ноги, визжали во всю мочь:

Шел из Питера штафет.

Присылал милой газет.

Я газетик полуцяла,

С издавольствием цитала...

Мужик остановил лошадь у кабака и спросил:

- Ты станешь, что ли?

Баба замотала головой и ответила:

- Нет, я не стану. Я посижу.

- О? А то пойдем! Что ж? Ничего. Ведь озябнешь. Еще пять верст до ночлега.

- Нет, я не озябну.

- О? Ну так сиди же, смотри. Я сейчас.

Мужик вошел в кабак и, высунувшись из окна, крикнул бабе:

- А то огурчика? Вынести, что ль?

- Не стану.

- Солененького? А? Ты гляди,  какие огурцы-то. Ну, не надо. Сиди, сиди!

К телеге подошла собака, понюхала у лошади хвост и ушла опять на завалинку.

В кабаке засветился огонь и видно было, как мужик вылил шкалик в стакан, выпил, утерся полою и, заговорив с целовальником, стал раздирать пальцами кусок вяленой рыбы. Видно было, как целовальник безымянным пальцем скостил что-то на счетах, поглядел сонными глазами на свечку, почесался и вылез из-за стойки. Наконец оба они вышли на крыльцо, и мужик сказал целовальнику:

- Глякась, какую я себе бабу везу.

- Да, баба ничего, - зевая, ответил целовальник.

- Гм!.. - сделал мужик, залезая в телегу. - А ты как об нас полагаешь? Ну, да ладно же. Прощай. Матри, коли што, так ты и тово, алибо што. С нашими тогда наказать можно. Гляди, не прозевай.

- На что зевать, - сказал целовальник,  - С богом!

Лошадь тронулась.

- Ах, постой, брат, постой! Какая тут такая вотчина есть Свербеева господина? Не слыхать? Ай Гордеева?

- Гордеева, - подтвердила баба.

Целовальник задумался.

- Не слыхал что-то. А тебе на что?

- Да вот молодке-то моей туда было нужно, беспременно нужно побывать. Девочка у нас с ней там есть. А то вот что. ну-кось, как тебя звать-то?

- Анисьей.

- Ну-кось, Анисья, покажи-кось ему, где у те там прописано. Он эти все дела разберет.

Баба полезла было за пазуху и задумалась.

- Что ж ты? - сказал ей мужик. - Да ты не бось, дура, он не отымет. О, глупая! Он только глянет одним глазком и все узнает. На что ему твоя записка?

Баба послушалась, развернула тряпочку, достала оттуда лоскуток бумаги и отдала его целовальнику. Целовальник вошел в избу, а мужик стал копаться в каком-то лукошке, приговаривая:

- Он разберет. Ишь завязал, теперь ни в свете не развяжешь. Разберет. Как не разобрать. Мужик вострый. Не развяжешь. А, мухи те ешь! Развязал. Эй! Как тебя? Анисья! На-ка, закуси! Неравно поесть захочешь, - сказал он, сунув бабе два кренделя. - Ребятенкам везу. Они у меня охотники смертные. Что ж ты?

- Я не хочу, - отозвалась баба.

- Ешь, дура, ничего.

- Я не хочу.

- Говорят: ешь, черт!

Баба взяла крендели, но не решилась есть.

Целовальник вышел на крыльцо.

- Ну, как дела? - спросил его мужик.

- Тут написано - Целибеево. Это Боркu должны быть.

- Борки. Это за Шелепихой? Знаю. Ну, теперь найдем. Будь спокойна! уверил он бабу. Она завернула опять бумажку в тряпицу.

В поле совсем почти смерклось. Проехав деревню, мужик вытащил из-под себя зипун и отдал бабе, говоря:

- Возьми укройся зипунишкомто, все тепле.

Баба сказала: "На что?" - однако оделась.

Немного погодя мужик обернулся к ней, посмотрел ей в лицо и спросил:

- И чего ж ты давеча, глупая, испужалась?

- Когда?

- Когда! А как встрелся-то я тебе?

Баба ничего не отвечала.

- И есть ты баба, - заключил мужик. - Глупый твой разум. Нешто мужик может обидеть? Эх, ты! - и еще немного погодя прибавил: - Вот девочку твою найдем.

- Дай-то господи, - шепотом сказала баба.

- Где ж у те хозяин?

- Помер хозяин у меня, вот другой год пошел.

- Одна живешь?

- Одна.