Полусоженное дерево   ::   Кьюсак Димфна

Невозможно себе представить, что ее отделяло от этой улицы всего пять миль, потому что Дулинба, казалось, была где-то совсем в другом мире, на расстоянии нескольких световых лет, там, откуда она ушла навсегда и уже никогда не хотела вернуться.

Здесь, у Головы Дьявола, она была счастлива, как никогда раньше. Здесь постоянно глухо шумел прибой, и эхо его разносилось вдоль всего берега. Вечерами, когда все затихало и лишь изредка доносился крик какой-нибудь птицы, возвращавшейся в свое гнездо на заповедный рифовый островок, она в своем одиночестве витала где-то между морем и небом.

— Неужели вы не чувствуете себя одинокой? — спрашивали ее туристы, изредка посещавшие эти места, ловцы креветок, приезжавшие на этот берег, и даже миссис Роган, иногда заглядывавшая сюда из маслодельни, когда она забывала купить что-нибудь в Дулинбе. — Разве вам не тоскливо здесь совсем одной?

Она обычно качала головой, натянуто улыбалась. О ней говорили: «Да, тяжелый человек эта женщина, работающая на почте».

Но можно ли чувствовать одиночество, если ты уже ничего не ждешь от жизни?

Ей нравилось смотреть на эти корабли, потому что они проходили мимо, ничем не нарушая тайну ее уединения, в котором она жила. Она ненавидела рыбаков, временами появлявшихся здесь с траловыми сетями и рыбой, предназначенной для жителей Дулинбы. Они заходили на почту за письмами и газетами. Она особенно ненавидела этих мужчин за то, что с их появлением сюда врывались их собственные догадки и домыслы о том, почему она предпочитает жить здесь одна.

Какое-то время она сидела в полном бездействии. Такие моменты она очень любила. Две звезды Большой Медведицы, находящиеся на одной линии с Полярной звездой, пробились сквозь бледно-лиловое небо, потом показались пять звезд Южного Креста. Наблюдая за тем, как они медленно сместились на небе, она мысленно отметила, что зима уже на исходе.

Она вошла в дом, бросила охапку щепок в камин, положила на них несколько поленьев. Запах горящих листьев эвкалипта немного успокоил ее.



Глава четвертая

Спрятав еду под рубашку и крепко прижимая ее к себе, мальчик пробирался сквозь низкорослый кустарник. Колючая трава была холодной и больно хлестала по ногам, резкий ночной ветер пробивался сквозь тонкий свитер. Дрожа от холода, мальчик бежал к укрытию — высоким деревьям, пока не почувствовал, как они обступили его со всех сторон. Белые стволы, казалось, шагали ему навстречу, словно привидения, о которых рассказывал Грампи, когда они жили в резервации и он был совсем маленьким.

Грампи рассказывал, как духи умерших, похороненных без соблюдения обряда, и тех, над которыми совершили неправильные заклинания, поднимаются по ночам и бродят в кустах. Они уже больше не принадлежат своим хозяевам, но и не допущены в мир духов, потому что люди, которых они покинули, не исполнили положенных обрядов.

Отец же считал, что никаких духов не существует.

— Не нужно беспокоиться об умерших аборигенах, сынок, — уговаривал он. — Лучше присматривайся к тому, как живут белые.

Когда он бывал с отцом, то во всем доверялся ему. Но теперь, один в темноте, окруженный деревьями, похожими на привидения, да еще услышав крик совы, напоминающий зов умершего, он чувствовал себя совсем не так уверенно, как прежде. Ему все время казалось, что вот сейчас деревья схватят его в свои призрачные объятия. Когда-то с ним были отец и мама, и он чувствовал себя в безопасности. Они знали больше о жизни белых людей, чем Грампи, к тому же они умели читать и писать. Но теперь старенький грузовик, в котором семья покинула резервацию, валяется где-то разбитый, а маму и отца увезли в большом белом фургоне с красным фонарем на крыше.