Последняя граница   ::   Фаст Говард Мелвин

Он очень гордился ею, как гордился и другими улучшениями, введенными им в Дарлингтоне. Однако он помнил, что в любую минуту его гордость может быть унижена сурово и безжалостно. А так как он был квакером [1] , и квакером более или менее искренним, то и старался скрывать эту гордость, а когда она все же бывала уязвлена, то наряду с отчаянием испытывал даже некоторое моральное удовлетворение.

Подойдя к школе, он обнаружил, что здание вновь нуждается в окраске. В другом климате краску постепенно разрушают зимние холода, здесь же, в этой невыносимой жаре, краска с дощатых стен попросту выкипает. Майлс покачал головой. Он знал, что бесцельно просить о дополнительных материалах на ремонт сейчас, когда урезывается даже продовольственное снабжение.

Он перешел ложбинку, наполненную мельчайшей пылью, доходившей ему до щиколоток. Тут было бесполезно обтирать башмаки. И, кашляя, он продолжал идти в клубившемся облаке красной пыли.

Арапах, босой, завернутый в грязное желтое одеяло, преградил ему путь. С его губ полился поток мягкой, певучей индейской речи. Пыль, поднятая шаркающими ногами арапаха, встала стеной между ними.

Майлс знал этого человека. Его звали Роберт — Кричащий Ястреб. Он немного говорил по-английски. За шесть лет, проведенных в агентстве, Майлс так и не научился хоть сколько-нибудь языку шайенов и арапахов и нередко говорил себе, что тут не помогут и шестьдесят.

— Говори по-английски! — сказал он нетерпеливо.

— Моя жена, — на ломаном английском языке произнес индеец, — она говорит — эта курица не несет яйца, она плохая курица.

— Скажи об этом мистеру Сегеру.

— Джонни нет дела до яйца, — упрямо продолжал индеец.

— Хорошо, я сам поговорю с ним, — сказал Майлс, стараясь быть терпеливым.

— Да мы съели эта плохая курица.

— Ну, тогда вы от нас кур больше не получите, — заявил Майлс и пошел дальше.

Он обрадовался, когда вошел в тень школьной веранды. Зной был здесь не так силен, а дом несколько защищал от пыли. Но Майлс чувствовал, что в одной определенной точке между бровями все нарастает тупая, мучительная боль. Опять разболится голова. И Люси, конечно, опять будет бранить его за то, что он не остерегается солнца. Она требовала, чтобы он таскал с собой зонтик, не понимая, что тогда он станет посмешищем для всех индейцев. Пусть поворчит — у него будет хоть оправдание, чтобы принять холодную ванну перед обедом.

Он стоял на веранде, прислушиваясь к неясному гулу голосов, доносившемуся из школы, и с наслаждением мечтал об этой ванне. Отсюда ему были видны крутой спуск к высохшему руслу Канадской реки, пыль, поблекшая желтая трава и выросшая здесь каким-то чудом небольшая роща чахлых сосенок. Индейское селение с его конусообразными вигвамами, вытянувшееся вдоль пересохшего русла, казалось, тщетно искало влаги. Кроме арапаха Роберта, на раскаленной поверхности земли не было видно ни одного живого существа. Большинство индейцев уже отправилось на охоту за бизонами, с которой они вернутся разочарованные, с пустыми руками; остальные же не выйдут из жилищ, пока не зайдет солнце.

Прозвенел школьный звонок, распахнулись двери, и индейские ребята со смехом и криком, толкаясь, выбежали наружу. Они уже рассыпались было по траве, когда миссис Хьюджинс, начальница школы, вышла на веранду. Это была рослая, могучая женщина с поседевшими волосами, обвислыми щеками и крохотными голубыми глазками. Пот катился по ее лицу и шее, и капли его расплывались на воротнике платья. Увидев Майлса, она захлопала в ладоши и крикнула:

— Дети, дети, подойдите и поздоровайтесь как нужно с агентом Майлсом!

Некоторые из ребят остановились, другие продолжали бегать.

— Да уж ладно, ладно! — сказал Майлс.