Повесть непогашенной луны   ::   Пильняк Борис

Теперь поправился,- помолчал,- теперь здоров.- Помолчал.- Распорядитесь там, никаких торжеств, никаких почетных караулов, вообще...- Помолчал.- Вы свободны, товарищи.

Трое штабистов поднялись, чтобы уйти. Командарм, не поднимаясь, каждому из них подал руку,- те вышли из салона бесшумно. Когда в салон входил командарм, Попов не поклонился ему, взял книгу и отвернулся с ней от командарма, перелистывал. Командарм одним глазом взглянул на Попова и тоже не поклонился, сделал вид, что не заметил человека. Когда штабисты ушли,- не приветствуя, точно они виделись вчера вечером, командарм спросил Попова:

- Хочешь чаю, Алеша, или вина?

Но Попов не успел ответить, потому что вперед выступил ординарец, зарапортовал,- "товарищ командарм",- о том, что автомобиль снят с платформы, в канцелярию поступили пакеты - один пакет из дома номер первый, привез его секретарь, секретный пакет,- о том, что квартира приготовлена в штабе,- что кипа пришла телеграмм и бумаг с поздравлениями. Командарм отпустил ординарца, сказал, что жить останется в вагоне. Командарм приехал сейчас не к армии, но в чужой город; его город, где была его армия, лежал отсюда в тысячах верст, там, в том городе, в том округе остались его дела, заботы, будни, жена. Проводник, не дожидаясь ответа Попова, поставил на стол стакан для чая и стакан для вина. Попов вылез из своего угла, подсел к командарму.

- Как твое здоровье, Николаша? - спросил Попов заботливо, так, как спрашивают братья.

- Здоровье мое - как следует, совсем наладилось, здоров,- а вот, чего доброго, придется тебе стоять у моего гроба в почетном карауле,- ответил Гаврилов, не то шутя, не то серьезно: во всяком случае, невеселой шуткой. Эти двое, Попов и Гаврилов, были связаны старинной дружбой, совместной подпольной работой на фабрике, тогда, далеко в молодости, когда они начинали свои жизни орехово-зуевскими ткачами; там в юности затерялась река Клязьма, леса за Клязьмой по дороге в город Покров, в Покровскую пустынь, где собирались комитетчики: там была голоштанная ткачья молодость с подпольными книжечками, с изданиями "Донской речи",- с "Искрой", как евангелие, с рабочими казармами, сходками, явками, с широкой площадью у станции, где в пятом году свистали над рабочими толпами казачьи пули и плетки; потом была - совместная Богородская тюрьма,- и дальше - бытие революционера-профессионала - ссылка, побег, подполье, таганская пересыльная, ссылка, побег, эмиграция, Париж, Вена, Чикаго,- и тогда: тучи четырнадцатого года, Бриндизи, Салоники, Румыния, Киев, Москва, Петербург,- и тогда: гроза семнадцатого года, Смольный, Октябрь, гром пушек над московским Кремлем, и - один начальник штаба Красной гвардии в Ростове-на Дону, а другой - предводитель пролетарского дворянства, как сострил Рыков, в Туле, для одного тогда - войны, победы, командирство над пушками, людьми, смертями,- для другого - губкомы, исполкомы, ВСНХ, конференции, собрания, проекты и доклады: для обоих - все, вся жизнь, все мысли во имя величайшей в мире революции, величайшей в мире справедливости и правды. Но навсегда один другому - Николаша, один другому - Алексей, Алешка,- навсегда товарищи, ткачи, без чинов и регламентов.

- Ты мне расскажи, Николаша, как твое здоровье,- спросил Попов.

- Видишь ли, у меня была, а может быть, и есть, язва желудка. Ну, знаешь, боли, рвота кровью, изжоги страшные,- так, гадость страшная,- командарм говорил негромко, наклонившись к Алексею.- Посылали меня на Кавказ, лечили, боли прошли, стал на работу, проработал полгода, опять тошнота и боли, опять поехал на Кавказ. Теперь опять боли прошли, даже выпил для пробы бутылку вина...- Командарм перебил себя:- Алешка, может, вина хочешь, вон там, под лавкой,- я привез тебе ящичишко, откупори.