Поздние человеколюбцы   ::   Каменецкий Александр

Но происходит совершенно иначе: поиск Истины, битва за нее определены обстоятельствами сугубо внешними, фактически насильственными. И тот, и другой идут к Богу из-под палки, погоняемые страхом смерти и еще худшим страхом уничтожения личности, гибели "я". Впрочем, то, что называется Богом, понимают и герои, и их создатели, конечно, совсем неодинаково.

Здесь нужно оговориться. Пелевин и Лимонов - писатели, разумеется, очень разные и сопоставимые, по большому счету, с трудом. Пелевин нарочитый, даже с избытком, философ. Его роман перенасыщен хитромудрыми интеллектуальными яствами, поданными и в жареном, что называется, и в вареном, и в печеном, и в каком угодно виде, - чего стоят один лишь "японский" эпизод или беседа о возвышенном у ночного костра, которую ведут опереточные бандиты на своем новоязе! Изощренные сальто-мортале с отсылками к дзен и к тибетскому буддизму (условный город Алтай-Виднянск - это же надо знать еще, что в буддийской философии есть такой термин - "Алайя-Виджняна", переводящийся как "корзина ума" и означающий буквально то же: сознание со всем его содержимым, а барон Юнгерн - воплощение гневного йидама Ямантаки), к античной философии и еще Бог весть к чему требуют от читателя как минимум известной теоретической подготовки. Более того - облегчая себе участь, Пелевин намеренно вводит в повествование ключевую архетипическую фигуру Вергилия-Гуру - Чапаева, инициируя совсем уж классическую ситуацию "учитель-ученик" со всеми вытекающими последствиями. В этом смысле Пелевин даже сверхпонятен: он откровенно создает многомерную (кто-то скажет интерактивную или постмодернистскую) философскую притчу об инициации и просветлении в духе самых лучших эзотерических традиций.

Не таков Лимонов. Принципиальный не-философ, он намеренно избегает любых теоретических построений, иногда даже насильственно обрывает себя там, где вполне могло бы появиться несколько глубокомысленных замечаний. Герой Лимонова с головою погружен в жизнь, которая скрупулезно, даже навязчиво подчас, описана до мелочей: встречи, застолья, секс, скитания по улицам, снова встречи и застолья ощущение скрытой камеры, "шоу Трумэна". Если Эдичка все же предается абстрактным размышлениям, то это, на первый взгляд (особенно в сравнении с монологами Чапаева), - детский лепет на лужайке: грезы о революции, о равенстве и братстве несчастных и неимущих, о злой Америке, которой не нужен русский поэт, и т.д. Это, повторюсь, на первый взгляд. Тайна Эдички, его путь - в действии, в тотальном переживании жизни, в полной погруженности в живую, неабстрактную материю, окружающую героя. Он взял на себя ношу нелегкую вознамерился познать и бестрепетно испытать все, что предлагает ему жизнь, без разделения на плюс и минус, хорошее и плохое. Принять мир таковым, каков он есть, и посмотреть, что из этого выйдет. Возможно, встать выше и добра, и зла...

Петр Пустота погружен внутрь себя - Эдичка Лимонов весь на улице, весь снаружи. Петр созерцает и размышляет - Эдичка отважно испытывает тело и дух на прочность. Петр предпочитает уединение - Эдичка жить не может без людей. Петр отказывает миру в реальности - Эдичка не знает никакой иной реальности, чем та, что его окружает. Петр как зеницу ока бережет ясность рассудка - Эдичка вообще редко бывает вполне трезв. Телесно Петр едва ли не аскет - Эдичку одолевает ненасытная похоть. С одной стороны, абсолютно ничего общего. С другой - два традиционных, издревле известных пути духовного постижения, цель имеющие одну и ту же. На стороне Петра Пустоты - подвижничество йогина-садху, уединившегося в горах или медитирующего бестрепетно на шумной и грязной рыночной площади. На стороне Эдички - тантра "левой руки" и малоазийские вакханалии. Суровый отшельник - веселый дервиш.