Привычное дело   ::   Белов В И

Подъехали пошехонцы к большой деревне. Мартын и говорит:

"Лукьян, а Лукьян, баня-то на твою похожа, тоже нет крыши-то".-"Нет, Мартын,-Лукьян говорит,- моя баня воротами вправо, а у этой ворота влево глядят. Непохожа эта баня на мою".- "А вон вроде Павлова баба за водой пошла,-Федула шумит,-и сарафан точь-в-точь!"-"Не ври!"-"А вон и крыша похожа! Ей-богу".-"Робята,- говорит Павел,-а вить деревня-то наша! Ей-богу, наша, только перевернулася! Дак ведь, кажись, и я-то Павел?" Это Павел-то эк говорит да за уши себя и щупает. Павел он али не Павел. Забыл, вишь, что он это и есть. Как из дому выехал, так и забыл. Вот какой был Павел толковой, а уж чего про тех говорить. И говорить про тех нечего.

Бабка Евстолья энергично взбивала мутовкой густую сметану. Ребята, раскрыв глазенки, слушали про мужиковпошехонцев. Они еще не всё понимали, но бабку слушали с интересом.

- Вот и ты, Васька, как тот пошехонец, вишь, опять штаны-ти не так одел. Сказывать дальше-то?

- Сказывать, сказывать!-зашевелились, заулыбались, запеременивались местами.

Бабка добавила в горшок сметаны, очен опять монотонно заскрипел в избе.

- Ничего у них не росло. Ржи не сеяли, одну только репу. Л крапиву, чтобы у домов не росла, поливали постным маслом - кто их так научил, бог знает. Кто что скажет, то и делали, совсем были безответные эти пошехонцы. Никому-то слова поперек не скажут, из себя выходили редко, да и то когда пьяные. Один раз наварили овсяного киселя. Хороший вышел кисель, густой, вот его хлебать время пришло. Раньше кисель овсяной с молоком хлебали. Мужиков шесть, а то и семь было в семье-то, уселись за стол кисель с молоком хлебать. Кисель на стол поставили, а молоко как стояло на окне, так там его и оставили. Первый хлебнул, побежал к молоку, молока прихлебнул. Так все семеро и бегают от стола да к окошку, молоко прихлебывать. Через скамейку с ложками-то перелезают. Облились-то! Ой, господи!

Евстолья и сама засмеялась.

- Вот дожили пошехонцы до тюки. Ничего нет, ни хлеба, ни табаку. Да и народу-то мало стало, кое примерли, кое медведки в лесу задрали. Видят, совсем дело-то худо.

"Робята, ведь умрем",-говорят. "Умрем, ей-богу, умрем, ежели так и дальше дело пойдет",-это другие на ответ.

Первый раз все мненья в одну точку сошлись. Стали думать, чего дальше делать, как жить. Одне говорят: "Надо нам начальство хорошее, непьющее. Без хорошего начальства погибнем". Другие говорят: "Надо, мужики, нам репу-то не садить, а садить брюкву. Брюква, она, матушка, нас выручит, она!" Тут Павел говорит: "Нет, мужики, все не дело, это, а надо нам по свету идти, свою долю искать.

Есть где-то она, наша доля-то". Сказал, да и сел. "Должна быть!" - это Мартын говорит, а Федула, тот уснул на собранье. Судили-рядили, постановили пошехонцы идти по белому свету свою пошехонскую долю искать. Сухариков насушили, котомочки справили. А уж и всех к тому времю нешто осталось. Пошли, сердешные, богу не помолились, уж все одно худо. Шли, шли, поись прибажилось. Толокна было на всех мешок кулевой, а посудишки-то нет, как толокна развести? "Давай, робята, сыпь в озеро да размешивай". Высыпали толокно в озеро да и ну размешивать. "Ну, теперь хлебай". А чего хлебать-то?

Хлебать-то и нечего, одна пустая водица. "Видно,- говорят,-надо было больше толокна-то из дому прихватить". Нечего делать, пошли дальше голодные. Шли, шли, надо и про ночлег подумать. Летом кажин кустик ночевать пустит, пристроились пошехонцы на устороньице у леска, котомочки развязали. Пришло время спать ложиться. Вот оне и улеглись все рядышком, один к одному, человек двадцать к тому сроку в живых осталося.

Улеглись. А те, которые с краю-то, все времечко соскочат да бегут в середку. Никто с краю не хочет,- видать, волков боятся.