Унесенная ветром (Кавказские пленники - 1)   ::   Вересов Дмитрий

Что же удивительного, что месяц назад в Пятигорске я защищал в споре с князем Кутайсовым одно, а теперь думаю, что говорил совершеннейшие глупости? Ведь только зяблик всю жизнь поет одну и ту же песню.

Вот на этом семилетнем рубеже меня и потянуло в места моей первой молодости, где когда-то я получил младший чин офицера артиллерии, а месяц спустя - первое легкое ранение на излете случайной чеченской пули.

Я приехал в станицу Новомытнинскую в полдень. Был тот самый прозрачный осенний день, когда воздух словно пахнет расколотым арбузом, а легкий ветер приносит дымный запах далеких горных аулов и степных кочевий. Было время сбора винограда, и я попал в уже засветло опустевшую станицу.

Присев на старую потрескавшуюся колоду во дворе когда-то хорошо знакомой мне хаты, я все искал в себе отголоски тех, первых впечатлений от Кавказа, но чувствовал только дорожную усталость. Хотелось поговорить с кем-нибудь, но единственная оставшаяся и доме старуха, древняя, как эта рассохшаяся колода, была в хате, а я, хорошо зная старообрядческие традиции казаков, курил на улице. Старуху я узнал, а она меня, кажется, нет.

- Что, бабушка, - спросил я ее, когда она шла через двор с порожним туеском в высохших, черных от солнца и старости руках, - урожай-то нынче хороший?

- Что ж, не хуже тамошнего, прошлогоднего, - ответила, шамкая, старуха. - Грех жаловаться. Господь дает... Все по милости Божьей...

- А ведь я вас узнал, - уже громче заговорил я, чтобы не повторять то же самое. - Вы бабушка Хуторная. Сын ваш - Акимка Хуторной. Жив он?

- Жив, спасибо вам, - ответила старуха. - Слава Богу!

- А вы меня помните?

Старуха подслеповато посмотрела на меня, собрав морщины к бесцветным, слезящимся глазам. Мне показалось, что она не смотрит, а прислушивается, и я решил переспросить.

- Вы меня...

- Нет, батюшка, не припомню, - неожиданно перебила меня старуха.

- Как же, бабушка? Семь лет назад в станице останавливались солдаты, помните? В тот год еще генерал Курослепов проезжал вашей станицей... А я в хате у Буренниковых останавливался. Может; припомните?

Старуха смотрела на меня, вытирая краем платка слезящиеся глаза. Я вспоминал еще какие-то приметы того времени, назвал ей множество событий. Все без толку! Я плюнул и замолчал. Старуха все стояла, смотрела на меня, будто чего-то еще ждала.

- Ладно, - сказал я, почему-то раздражаясь на нее, - ступай, бабка! Ступай!

Видимо, я сбил ее с толку. Позабыв, куда шла, она потопталась еще и побрела назад в хату. Навстречу ей растворилась дверь, и во двор выбежала девочка лет шести-семи с тряпичной куклой в руках. Увидев на дворе незнакомца, она остановилась в удивлении, широко раскрыв глаза и спрятав руки за спину.

Я хорошо разглядел се. Была она темно-русая, хотя казацкие дети, вырастая, часто становятся совершенно черными. Глаза у нее были несколько удлиненные, что делало их выразительными и по-птичьи пугливыми. Одета она была скорее на чеченский, чем на казачий манер.

- Здравствуйте, красавица-турчанка! - сказал я ей как можно приветливее.

Мой голос слегка напугал ее, она повернулась, было, к дому, но передумала.

- Я - не турчанка, - сказала она неожиданно бойким голоском. - Я Асютка Хуторная.

- Что же ты в шароварах, как турчанка? - поддразнил я ее, но она пропустила мой вопрос мимо ушей.

- Мамука - на винограднике, а папаня на кордон подался, - открыла она мне все домашние секреты.

- А кто же твоя мамука? - спросил я.

- Мамука моя - Анфиса, а я - Асютка.

- А может, Ашутка? - спросил я, припоминая знакомое имя.

- Говорят тебе, Асютка. А это дочка моя...

Она достала руки из-за спины и показала мне тряпичную куклу, перетянутую нитками. Кукла была хороша необычайно. Вместо перетянутых пучков соломы или тряпок, чем играет местная детвора, я увидел настоящую куклу с личиком, маленькими ручками, платком и рубашкой.