Провожаю   ::   Екимов Борис

Терпеливо слушал и переслушал столько рассказов. Они так похожи. Тетушка моя - Анна Алексеевна, соседка Прасковья Ивановна... Василий Андреевич, бабка Надюрка, Паранечка, дед Лащонов... На одной земле, под одним белым небом прожили жизнь. Провожаю их. Нынче - просто Акулю, чья фотография в городской квартире моей, за стеклянною дверцей шкафа.

- Это кто?

- Акуля.

- Родня, что ли?

- Нет, просто Акуля.

Сижу на высоком кургане. День весенний, апрельский. Просторная долина, полого стекающая к Дону. Внизу лепится хутор: горстка домиков. Когда-то их было много больше, целых триста дворов. Теперь на пустырях, на выгонах до самой речки чернеют старые груши. Возле них - заплывшие, затравевшие канавы, знак жилья, знак жизни, когда-то кипевшей здесь.

- Народу... Как в Китае... - вспоминала старая Акуля. - На сиделки сбирались. Я дишканила... С Васей...

Бывало, соседи спросят: "Нынче идете на гулянку?" - "Идем". - "Тогда будем ждать..."

И до позднего часа ждали, когда будут возвращаться молодые с гулянки.

Ой да дорогая моя девчоночка!

Ой да раздушоночка!

Кото... которую я люблю!

Люблю крепко!

Ой да дай срок, дай срок,

Я тебя распроведаю.

Придет пра-аздник...

обещал бархатистый, еще ломкий мужской басок.

И в лад ему, вначале несмело и будто не веря, вздымался, а потом расцветал в ночи серебряный высокий "дишкан" молодой Акулины.

Придет праздник!

счастливо голосила она,

Придет прааздничек!

То не голоса людские, то летняя ночь благовестила, то молодость, то любовь ликовали:

Придет праздничек!!

Распроведаешь!!

А потом - война, Великая Отечественная.

Пошли, пошли с Дона казачоночки,

Назад, назад донцы поглядают.

Эту песню пели на Прощальном кургане возле хутора старые деды: хромой Евлампий, Семен Фетисыч, Евграф Абрамович Пристансков...

Уходили казаки с окрестных хуторов. До Прощального кургана провожали их всем миром. И потом глядели с кургана вослед.

Пошли, пошли с Дона казачоночки!

А они пошли и пошли, все далее уходя. Пока еще на родной земле.

Назад, назад они поглядают!

Они оглядывались и еще видели своих невест, жен, матерей, детей. А вослед им, словно трубный глас, прокричали старые деды страшную правду:

Гибнут, гибнут казаки молодые!

И облились сердца кровью. Плач и стон смешались на Прощальном кургане.

Гибнут, гибнут казаки!!

Все в этой песне оказалось для Акулины правдою. Погибли и Вася, и папа, родной братушка Андрей, родные дядья Матвей да Терентий, да братья двоюродные...

Началась другая, долгая жизнь. К нынешней ее не приложишь.

- Потом, в совхозе, как-то было странно, - вспоминала Акуля, - пять часов, конец работы, домой идут. А солнце еще высоко... Аж не верилось.

Но до совхозных порядков еще было далеко.

Работала Акуля всю жизнь при колхозной скотине. Зимой коров держали близко, от хутора в трех лишь верстах. И теперь возле речки еще остались следы коровника, базов да флигеля, в котором всю зиму жили доярки, навещая свою хуторскую домашность лишь раз в неделю, на час-другой.

От темна до темна - работа. Поднялись, позавтракали: кружка молока да желудевые пышки-джуреки, сухие, черные, их грызешь-грызешь, никак не проглотишь. Двадцать коров у доярочки. Кормить, чистить, стелить. С гумен сено возить, это - рядом. А солома - в поле, в снегу. Туда еще пробейся на заморенных быках. Они встанут и не идут. "Цоб-цобе! Цоб, Лысый! Цоб!" А вода в речке, в проруби, ее начерпай да привези. А с телятами сколь колготы! Детвора. Не успеешь оглянуться, время - к полудню. В обед постных щей нахлебаешься. И снова за работу. Теперь дотемна. На ужин - тыква. Ее запаривали в больших чугунах, нечищеную, нарезая кусками с кожурой. Это была хитрость. Тыква дояркам не полагалась, ее для скотины заготавливали.