Река играет   ::   Короленко Владимир Галактионович

Он значительно старше Тюлина, у него седая борода, голубые, выцветшие, как у Тюлина, глаза, на голове грешневик, а на лице, где-то около губ, ютится та же ветлужская складка.

- Страдаешь? - спрашивает он у перевозчика с улыбкой почти сатирическою.

- Голову, братец, всеё разломило. И от чего бы?

- Винища поменьше пей.

- Разве-либо от этого. Вот и проходящий то же бает.

- А лодку у тебя, гляди, унесет.

- Как не унести. Просто-таки и унесет.

Оба смотрят несколько времени, как вздрагивает, точно в агонии, опрокинутая лодка.

- Давай паром, што ли, - ехать надо.

- Да тебе надо ли еще ехать-то? Чай, в Красиху пьянствовать?..

- А ты уж накрасился...

- Выпито. Голову всеё разломило, беды! А ты, может, лучше не ездий.

- Чудак! Чай, у меня дочка там выдана. Звали к празднику. И баба со мной.

- Ну, баба, так, стало быть, не миновать, ехать видно. Э-эх, шестов нет.

- Как нет? Чё хлопаешь зря? Эвона шесты-те!

- Коротки. Двадцати четвертей надо. Чать, видишь: приплескиват Ветлуга-те.

- А ты что же, чудак, шестов не запас, коли видишь, что приплескиват?.. Иванко, сгоняй за шестами-те, парень!

- Сходил бы сам, - говорит Тюлин, - тяжелы вить.

- Ты сходи, - твое дело!

- Не мне ехать, - тебе!

И оба мужика, да и Иванко третий, спокойно остаются на местах.

- Ну-ко я его, подлеца, вицей вытяну... - опять произносит Тюлин, делая новый опыт примерного вставанья. - Проходящий, да-ко ты мне вицю...

Иванко с громким гнусавым ревом снимается с места и бежит трусцой на гору, к селу.

- Не донесет, - говорит мужик.

- Тяжелы вить! - подтверждает Тюлин.

- А ты бы добежал хоть встречу-те, - советует мужик, глядя на усилия муравья Иванка, появляющегося на верху угора с длинными шестами.

- И то хотел сказать тебе: добеги-кось.

Оба сидят и глядят.

- Евстигне-е-й! Лешай!.. - слышится с той стороны пронзительный и желчный бабий голос.

- Баба кричит, - говорит мужик с некоторым беспокойством.

Тюлин сохраняет равнодушие: баба далеко.

- А как у меня мерин сорвется да мальчонку с бабой ушибет... - говорит Евстигней.

- А резва лошадь-то?

- Беды.

- Ну, так очень просто может ушибить. Да ты бы, послушай, тово... назад бы. Что тебе ехать-то, кака надобность?

- Ах, чудак! Да нешто не видишь: с бабой собрался. Как можно, что не ехать!

Иванко, выбиваясь из сил, приволакивает, наконец, шесты и с ревом кидает их на берег. Все готово. Тюлину приходится приниматься за работу.

- Эй, проходящий! - обращается он ко мне как-то одобрительно. - Ну-ко, послушай, и ты с нами на паром! А то, видишь вот, больно уж река-те наша резва.

Мы все взошли на скрипучий досчатый паром; Тюлин - последний. По-видимому, он размышлял несколько секунд, поддаваясь соблазну: уж не достаточно ли народу и без него. Однако, все-таки взошел, шлепая по воде, потом с глубокою грустью посмотрел на колья, за которые были зачалены чалки, и сказал с кроткой укоризной, обращенной ко всем вообще:

- Э-эх! Чалки-те, чалки никто и не отвязал. Н-ну!

- Да ведь ты, Тюлин, последний взошел на паром. Тебе бы и надо отвязать, - протестую я.

Он не отвечает, косвенно признавая, быть может, всю справедливость этого замечания, и так же лениво, с тою же беспросветною скорбью, спускается в воду, чтоб отвязать чалки.

Паром заскрипел, закачался и поплыл от берега. Перевозный шалаш, опрокинутая лодка, холмик с церковью мгновенно, будто подхваченные неведомою силой, уносятся от нас, а мысок с зеленою подмытою ивой летит нам навстречу. Тюлин поглядел на мелькающий берег, почесал густую шапку своих волос и перестал пихаться шестом.

- Несет вить.

- Несет, - ответил мужик, с натугой налегая на чегень правым плечом.

- Пылко несет.

- Да ты что стал? Что не пхаешься?

- Поди пхнись. С левого-те борту не маячит.

- Ну?

- То-то и ну!

Мужик ожесточенно сунул свой шест и чуть не бултыхнулся в воду, - его чегень тоже не достал до дна.